Ирина Озерова - Память о мечте (сборник)

В храм каждодневной дорогой
иду (я по праву прав):
замкнутый и далекий
людям чужд твой нрав;

когда-то Ты возвышалась
в центре склоненных голов,
и целый год раздавалось
эхо тысяч шагов.

Мой шаг одинокий ныне
звенит среди пустоты.
Я твой рядовой в пустыне.
Необъятна ты.

Стремлюсь я тебе в смятенье
все сущее передать;
от ливня весеннего тени
невидимо движутся вспять.

Он любил тебя; робко лелея,
охранял. Посмотри сквозь года,
как в саду по центральной аллее
он с тобою гулял иногда;

путь всегда выбирал покороче
(соболезнуя, крепла рука),
чтобы небо не жгло твои очи,
и земля не была бы жестка;

ты терялась, когда между делом
наклонялся он к новым росткам, —
ты – бесстрастна была к пустякам, —
отрешенно заботясь о целом.

Так травы нездешние зыбко
в немыслимых скалах растут:
твоя чистота и улыбка
над скорбью тебя вознесут.

Скорбь неодолима,
ужас и снег все белей.
Как отличать могли мы
гордость от скорби твоей,

если сама ты не знала
грани бедствий своих.
Сплетены концы и начала,
и бесконечность в них;

словно отверзло лоно
сверхвеличью врата,
вечность непреклонна,
след ее – темнота.

О, как молода ты в этом крае:
словно друг доверчивых детей.
Пастухи, простой мотив играя
(те, что старше вечности твоей),
коз привычно собирают в стадо,
иль мужей скликают в тот момент,
когда тяжки лозы винограда:
ведь большой мелодии фрагмент
отклик музыкальный обретает
(виноградарь свой венок сплетает),
крик звериный – аккомпанемент.

Слышишь ты, как крик рождает крик
там, где исчезают все дороги,
и не знаешь ты, где он возник,
и трепещет сердце от тревоги.
Выйдешь ты в испанском платье пышном,
драгоценные блеснут оковы,
а велят – ты шагом еле слышным
из чужой страны уйти готова.

Вам, от которых рок
скрыл доброту лица,
тот, кто одинок,
перед началом конца,

со свободы, в полночный час
одну молитву прочтет:
пусть ваше время течет;
время есть у вас.

Когда память очнется от сна,
студит пальцы волос тепло:
всё роздало время сполна,
всё, что быть могло.

О, немоты вашей мрак,
у сердца крадущий год;
мать ни одна не поймет,
что бывает так.

Сквозь раздвоенье листвы
смутно видна луна,
ее заселили вы,
одинока она.

Превыше слуха: Звон.
Не мы внимаем звук,
Он впитывает нас.
Дом наизнанку. Дух
Проекцией вовне…
Рожденный в муках храм,
Развязка, где богов
Не разгадаешь…: Гонг!

У суммы немоты
Лишь собственная власть,
Самопознанья хмель,
Лишающий лица.
И миг из леты лет,
Отлитая звезда…: Гонг!

Ты, незабвенный долг,
Рожденный из потерь,
Нам непонятный пир,
Вино бесплотных уст,
Внутри опоры вихрь,
Обвал, прервавший путь.
Предательство во всем…: Гонг!

Сквозь пестрый праздник белизна взошла —
Сиянье снега или льда свеченье;
Но блеска их обманчиво значенье:
Свинцовость небосвода тяжела.

Рождественские дни не знали зла,
Неделя эта ищет продолженья,
Пока не сняли с елок украшенья
И праздничные яства со стола.

Скорей развязку в драме, чем начало,
Вся эта безысходность означала —
Так запоздалой ласки ждет вдова.

Ты говори ей лживые слова,
Чтобы она в них лжи не различала,
Ведь синь небес и на земле жива.

И вдруг – капель, желтеет белизна,
Как старых кружев нежные узоры,
Когда метелей снежные повторы
Неразделимы, как метель одна.

И старомодна неба глубина,
И бесконечны чаек разговоры,
Их крики и злопамятные взоры,
Когда добыча их обречена.

И снова мокрый снег; и дождь опять;
Лишь иногда – прикосновенье света;
И снова инеем земля одета.

Изменчива и кратка благодать —
Разнообразие минует это,
Как боль таланта, канувшего в Лету.

Чертенок-март! Энергией своей
Он может вызвать в море шторм суровый,
В трубе каминной спеть мотив сосновый,
Вращает лихо флюгеры церквей.

Потом летит над графикой ветвей,
Гордясь весенним небом, как обновой,
Лошадку со счастливою подковой
Впуская в одиночество полей.

Идет по обнаженной мостовой
Чертенок-март, томимый нетерпеньем
Желаний смутных, жаждой вековой,

Идет он по обветренным ступеням,
И небо синее над головой
Спокойно тишиной предгрозовой.

И вот набухли почки на рассвете,
Как девочки, в девичество вступив
И тайн своих сердечных не раскрыв,
Всё зиму помнят, думая о лете.

Но все-таки они уже не дети,
И, парню ничего не разрешив,
Они душой осознают порыв,
Уже за грех свой будущий в ответе.

Любовь творит плотины и потопы,
В уединенье вересковом тропы,
И сумерки, и ожиданья мед.

Влюбленный даже в городе поймет
Игривое значенье гороскопа,
Когда мгновенье в вечность перейдет.

Уже тепло. Но все же зябнет тело
Ягненка белого во тьме ночной,
А дерево вишневое весной
Уже цветы нарядные надело.

Оно вступает в состязанье смело
С ягненком, с маргариткою лесной,
И украшают зелень белизной
Цветок, ягненок, вишня – нежно-белы.

А ночью, словно старый сон лелея,
Земля про зиму вспомнит, не жалея,
Что белый сон приснился ей.

Ягнята, снег и нереальность дней,
Когда весь спектр искусством чародея
Смещает краски – белого белей.

Июнь, самоуверенный и прыткий,
Шумлив, как гуси-лебеди в пруду,
Короткой ночью северной в саду
Шагнешь – и встретишь утро за калиткой.

Терзаешься несбыточной попыткой
Уснуть, но просыпаешься в бреду,
И видишь утро к своему стыду
Далеких ярмарок цветной открыткой.

И все звенит, и все цветет стократ,
И звезды черной магии парят,
И чудо пробуждают спозаранку.

И сон короткий видит акробат,
И, падая, он чувствует канат,
И слышит каждый грустную шарманку.