Хромая дама: Нерассказанная история женщины – тайного агента периода Второй мировой войны - Пернелл Соня
Этот образ жизни продолжился, когда осенью 1927 года она поступила в Дипломатическую академию Вены, чтобы изучать языки, экономику и журналистику. В отличие от времени, которое она провела в Нью-Йорке, теперь она хорошо училась, получая необходимые оценки с минимальными усилиями и находя достаточно времени, чтобы насладиться безумной городской жизнью. Высокая, стройная и элегантно одетая по последней европейской моде, Вирджиния привлекала много мужского внимания. Особенно со стороны лихого офицера польской армии по имени Эмиль, который сопровождал ее на романтических прогулках по берегам Дуная: он обожал ее свободолюбивый дух и тем самым завоевал ее сердце. Но Нед (по-видимому, подстрекаемый Барбарой) был против неопределенного происхождения жениха и идеи о том, чтобы его дочь поселилась в Европе навсегда, так что он запретил ей видеться с ним. Хотя и убитая этим требованием, обычно своенравная Вирджиния подчинилась своему любимому Неду (как она его называла) и разорвала неофициальную помолвку. Некоторое время после этого она хранила фотографию Эмиля, но ее независимость ограничивалась только этим. Она никогда больше не видела своего возлюбленного, лишь позже узнав, что он, вероятно, погиб весной 1940 года. Вместе с тысячами польских офицеров он был хладнокровно расстрелян НКВД во время Второй мировой войны и погребен в одной из братских могил в Катынском лесу.
Оправившись от душевной травмы, Вирджиния вернулась из Европы домой совсем не той женщиной, что отправилась туда в 1926 году. Она везла с собой не только ученую степень – наконец-то, – но и еще более жгучую веру в женскую эмансипацию. Эти три беззаботных года привили ей глубокую и неизменную любовь к Франции и свободам, которые ей подарил французский народ. Эта страсть заставила ее противостоять грядущему варварству и рискнуть своей жизнью, чтобы защитить страну, которую она называла вторым домом. Вирджиния также отточила владение пятью иностранными языками – особенно французским и немецким, а также испанским, итальянским и русским – хотя, что немаловажно, она так и не смогла избавиться от американской манеры растягивать слова. Однако она необычайно хорошо разбиралась в европейской культуре, географии и, прежде всего, в политике. Когда Вирджиния была в Вене, она видела торжество фашистских группировок во время вспышек кровавых политических беспорядков. За границей она была свидетелем того, как Национал-социалистическая партия Адольфа Гитлера быстро набирала популярность благодаря его обещанию поставить на первое место Германию; а его митинги в Нюрнберге с 1927 года стали массовыми демонстрациями нацистской военизированной власти. В соседней Италии Бенито Муссолини уже объявил войну самой демократии еще в 1925 году и с тех пор строил полицейское государство. Таким образом, Вирджиния оказалась свидетельницей того, как на горизонте сгущались темные тучи национализма. Мир в Европе и опьяняющая «прекрасная жизнь Парижа» оказались под угрозой.
Динди вернулась домой в Мэриленд и на ферму Боксхорн в июле 1929 года, незадолго до того, как большая часть оставшегося от семейного состояния исчезла в результате краха Уолл-стрит и последовавшей за ним депрессии. Ее брат Джон потерял работу в находящемся теперь в отчаянном положении семейном строительном и финансовом бизнесе. Общее уныние, похоже, повлияло и на прохождение аспирантуры Вирджинии в области французского языка и экономики в Университете Джорджа Вашингтона в Вашингтоне. Ее посещаемость была нестабильной, но оценок хватило, чтобы подать заявление в Государственный департамент США. Стать профессиональным дипломатом все еще было ее пылкой мечтой. С юношеской уверенностью – подкрепленной несколькими языками и обширной академической подготовкой – она ожидала, что успешно сдаст необходимый вступительный экзамен. Хотя тот факт, что только шесть из полутора тысяч офицерских постов дипломатической службы того времени занимали женщины, должен был внушить разумные опасения. Отказ был быстрым и жестоким. «Поскольку высшие эшелоны Государственного департамента, похоже, не желают принимать женщин в свои ряды, – сказала она своему другу Элдриджу Дарброу, отказываясь мириться с поражением, – я войду через черный ход…» [9]
Тем временем она пыталась поддержать отца, мечущегося от одной бизнес-катастрофы к другой в попытках спасти от бедственного положения тысячи людей, оставшихся без работы, – ему и самому грозила перспектива личного краха. 22 января 1931 года, выходя из своего офиса в центре Балтимора, Нед рухнул на тротуар от обширного инфаркта и через несколько часов скончался. Его уход из жизни в возрасте всего пятидесяти девяти лет стал жестоким ударом для семьи и, возможно, больше всего для Вирджинии. Он обожал свою юную дерзкую Динди, потворствуя ее пристрастиям к традиционно мужским занятиям, таким как охота, и даже купил дочери ружье. Теперь его не стало, а вместе с ним и большей части денег. Джон с женой и двумя детьми переехали к Барбаре на ферму Боксхорн, чтобы сократить расходы, и ожидалось, что Вирджиния вместе с ними будет вести тихую, спокойную жизнь. Однако долго сидеть взаперти она не могла, так что вскоре начала подыскивать себе работу. После семи месяцев, проведенных дома, в августе 1931 года Вирджиния наконец-то вышла на офисную работу в американском посольстве в Варшаве с зарплатой 2000 долларов в год. Это были приличные деньги – на треть выше, чем средний доход домохозяйства в Америке во время Великой депрессии, когда многие семьи находились за чертой бедности. Она, наконец, вырвалась из Балтимора и вступила в ряды Государственного департамента. Но при всей ее образованности и высоких ожиданиях она была всего лишь секретаршей, как и ее мать когда-то.
Тем не менее своими выдающимся умом и инициативностью Вирджиния быстро произвела хорошее впечатление на работе. В ее обязанности входили шифрование и расшифровка телеграмм, работа с почтой, оформление дипломатических виз и отправка отчетов в Вашингтон о все более напряженной политической обстановке. Варшава была оживленным городом с самым большим еврейским населением в Европе, но Польша (ставшая независимым государством только после окончания Первой мировой войны) оказалась зажата между двумя могучими державами – Германией и СССР, – и ее будущее было неопределенным. Это были интересные время и место, и симпатии Вирджинии к полякам, без сомнения, усиливались воспоминаниями о давнем романе с Эмилем. Она понимала, что, сидя за пишущей машинкой, впустую тратит свои обширные знания и опыт. Поэтому год спустя она попросила поддержки у своего начальства – в том числе и для ее друга Элдриджа Дарброу, который теперь был вице-консулом, – и подала заявку на пересдачу вступительного экзамена в дипломатический корпус. Особенно Вирджиния была уверена в устном экзамене: ранее она уже показала себя выдающимся кандидатом, набрав сто процентов на первом этапе. Она знала, что при личном общении производит наиболее благоприятное впечатление. Однако удивительным образом комиссия так и не получила устные вопросы к экзамену, так что вся заявка Вирджинии была признана недействительной. Только она подумала, что ее наконец-то возьмут в самое сердце Государственного департамента, как ее снова выбросили на его задворки.
Разочарованная, семь месяцев спустя она подала заявку на позицию, идеально подходившую для человека, который любит природу так, как любила ее Вирджиния. Должность предполагала перевод в Смирну (ныне Измир) в Турции, город, расположенный вблизи лагун и солончаков дельты Гедиз, известной своими популяциями пеликанов и фламинго. Официальные обязанности Вирджинии, когда она прибыла в апреле 1933 года, были столь же прозаичны, как и в Варшаве, да и с политической точки зрения Смирна представляла меньший стратегический интерес. Однако именно здесь предприимчивая, хотя, быть может, все еще наивная молодая женщина превратилась в фигуру исключительной силы духа. Именно здесь судьба протянула Вирджинии руку, навсегда изменив ее жизнь, а также отношение общества к женщинам на войне. Удивительно, но то, что произошло в этом месте, где река Гедиз впадает в сверкающее Эгейское море, помогло определить будущее одной далекой нации в мировой войне, до которой оставалось еще шесть лет.
