Борис Садовской - Морозные узоры: Стихотворения и письма

В сверканье знойном дня люблю лесной обрыв.
Под ним внизу овраг прохладнее темницы,
Стена живых ветвей, где нежно свищут птицы,
И пестрого ручья, дрожа, скользит извив.

Здесь сетью золотой листва в лучах дробится,
В кустах птенцы пищат, бесклювый рот раскрыв,
А в жаркой вышине чета орлов кружится,
С влюбленным клекотом в истомный воздух взмыв.

И сознавая жизнь одним мгновеньем ясным,
Не отрывая глаз, на солнце я гляжу,
И грежу сладостно, и мыслями брожу
В лучистом мареве, в огне багрово-красном.

В вечернем зареве обрыв отрадней мне.
Зияющий овраг грозится вещей тьмою.
Деревья замерли. Внизу под их стеною
Робеющий ручей щебечет в полусне.

К преданьям темных дней взывая, реют совы.
Им тяжким клекотом шлет сумрачный ответ
Седого дерева иссохнувший скелет.
На нем пророчески поник орел суровый.

Мне странно. На душе ни грез, ни мыслей нет,
И только вечера багряный силуэт,
На горизонте встав, звенит в оковы,

И вспыхивает в ночь, стремясь сорвать запрет,
И манит призраки невозвратимых лет.
О, непостижные! как вечно далёко вы!

Здесь пляшут голуби над раскаленной крышей,
А там, где в зное дня дымится Чатырдах,
Кусты орешника взбираются всё выше,
К орлам, задумчиво плывущим в облаках.

Но юга знойного мне тяжко упоенье
И нестерпимо жить в дремотном полусне,
Когда я полон весь и звуков и движенья,
Когда ты грезишься и днем и ночью мне.

Пусть одиночество сгорит на пышной тризне.
Чрез горы и моря я сердце кинул той,
Чье имя нежное, святое имя жизни,
Венчало счастием мой полдень золотой.

Как турок, преклонясь, хочу молить Аллаха,
Чтоб сохранил меня навеки молодым,
Чтоб со стихов моих, как с тронов Чатырдаха,
Вздымался к вечности благоуханный дым.

Музы ко гробу вождя своего ароматы приносят.
Лавры ему на чело сам Аполлон возложил.
Цепь из орлов золотых и державного пурпура складки
Под величавым венком с лирой скрестившийся меч.

Когда четырехстопным ямбом
Я в утре розовых огней
Гремел надменным дифирамбом
На лире юности моей,

Я не хотел стиха иного,
Но набежавшей жизни гарь
Затмила свет луча дневного
И кровью налила фонарь.

Как обольщенная невеста,
Забыв победоносный звон,
Взлюбил я вялость анапеста
И амфибрахия уклон.

И вот, больному прошлым летом,
Ты подарил мне свой сонет,
И юностью твоей, как светом,
Вновь озарил меня поэт.

Да не смутятся дряхлым стоном
Огни твоих священных ламп,
Запела лира прежним звоном,
Взвился четырехстопный ямб.

Он был московский декадент,
Худой и долговязый.
Еще когда он был студент,
Блистал отменной фразой.
В Кружке на «вторниках» порой
Ораторствуя хлестко,
Он вдруг сшибал графин с водой
В волнении с подмостка.
Он уверял, что надо сечь
Читателей Толстого,
Он утверждал, что надо сжечь
Собранья Третьякова.
Вилье, Верлена восхвалял,
Хоть не читал обоих,
Как Обри Бердслей, рисовал
На собственных обоях,
Превознося любовный грех,
Вводил наркозы в моду
И вместо морфия при всех
В колено прыскал воду.

Но пролетел зловещий год
С роптанием угрюмым.
И, всколыхнув со дна народ,
Промчалась буря с шумом.
Стал тих и скромен наш эстет,
Зато, как бы в награду,
Окончил университет
По первому разряду.
Как Бёрдслей, в цифрах наш герой
Баланс ведет, скучая,
И грезит в комнате пустой
С пустым стаканом чая.
Уж не флиртует он в кафе
В подобие Верлену:
Он летом выискал в Уфе
Себе невесту Лену.
К ней преклоняясь на плечо,
Стихи шептал любовно,
И полюбила горячо
Бухгалтера поповна.

Твой взор – вечерняя истома,
Твой голос — нежная свирель,
Ты – из японского альбома
В прозрачных красках акварель.

На серо-матовой странице
Рисунка тонкие черты:
Блестят плоды, сверкают птицы,
К озерам клонятся цветы.

Я вижу в красках акварели
Полузадумчивые сны:
Уста цветов, глаза газели
И тонкий вздох твоей весны.

Сражен я златокудрым Фебом,
Он мечет стрелы на меня.
Один, под раскаленным небом,
Сижу в безумном зное дня.

Один сижу среди бульвара
У распустившихся берез.
Но вот сплошное море жара
Прорезал свистом паровоз.

Родной привет из синей дали!
Он вновь зовет меня туда,
Где изумрудом на эмали
Сияешь ты, моя звезда.