Нури Халилов - Долгая дорога домой. Воспоминания крымского татарина об участии в Великой Отечественной войне. 1941–1944
В Ивановском волостном совете старшим полицейским был молодой парень Иван Новиков. Он был не из местных. Однажды к вечеру меня вызвали из дома в контору. Когда я вошел, там уже сидели старший полицай и секретарь сельсовета девушка Фаня, которая вела протокол допроса. Полицай в грубой форме стал меня допрашивать. Задавал вопросы о моей биографии, а Фаня все записывала. Он добивался, чтобы я признался, что был секретарем комсомольской организации пединститута. Я понял, что кто-то все это ему рассказал, но все равно отрицал и говорил, что был обыкновенным студентом. Откуда-то он знал и о том, что я член или кандидат в члены партии.
– Что ты врешь! – кричал он. – Все знают, что тебе председатель колхоза Ушаков давал рекомендацию в партию!
Я твердо продолжал все отрицать. Он разозлился и несколько раз ударил меня резиновой плеткой (камса с лапшой в конце). Было больно, и я стал кричать. Узнав, что меня бьют, мой братишка Джемиль собрал человек двенадцать деревенских мальчишек, и они ворвались в помещение, требуя освободить меня от издевательств. Секретарша сельсовета Фаина тоже стала уговаривать полицая, чтобы меня отпустили. У пацанов в руках были палки. Они кричали, ругались и говорили: «Кто ты такой, зачем издеваешься над невинным человеком. Мы его защитим». Полицай опешил, а потом сказал: «Ладно, на сегодня хватит. Разговор продолжим в следующий раз». На что Джемиль ему крикнул: «Следующего раза не будет!» Он оказался прав.
На следующий день я все подробно рассказал Якову Петровичу. Подумав, он сказал: «Ничего не бойся. Я ему хвост прижму. Работай спокойно». Через несколько дней Яков Петрович пригласил меня домой. Когда я вошел, он с женой ел мамалыгу с молоком и угостил меня. Я не стал отказываться. Было вкусно. В те трудные годы кукурузная каша мамалыга была самой распространенной пищей, так как население на оккупированной территории сильно голодало.
Он предложил мне работу главного бухгалтера в Вейратской общине, вместо уходящего оттуда Асана Чергеева. Выбрав день, мы пошли пешком в Вейрат поговорить с людьми. Встретились с другом моего отца Асаном Черги Оджа и вернулись домой.
Налаживать связи с партизанами было не так легко и очень опасно, так как за мной следили. Я был единственным в деревне человеком с высшим образованием. Во время учебы в институте был на комсомольской работе, преподавал историю. Для вступления в кандидаты в члены ВКП(б) в колхозе брал рекомендацию. Кроме того, мои фотографии со знаками замполитрука на петлицах и звездами на рукаве были у некоторых девушек деревни. Обо всем этом мне напомнил старший полицай волости Иван Новиков.
Знакомые сказали мне, что Сафронов связан с партизанами. Я спросил своего отца об этом, он подтвердил. Вечером я пошел к Сафронову домой. Мы вышли во двор. Я рассказал ему о своем желании идти в партизаны, но предварительно хотел переговорить с кем-нибудь из них. Немного подумав, он мне сказал: «Жди, придут из леса ребята. Я тебя позову, и мы с ними переговорим».
Не прошло и недели, как Сафронов вызвал меня из отцовского дома. Сказал: «Пойдем, пришли».
Мы пошли к силосной башне, перешли через мостик озера и зашли в густой вишенник вокруг сада. Там стояли трое парней. Один высокий, в солдатской шинели. Назвался Иваном. Подав мне руку, сразу сказал: «Нури, тебе привет от Ямпольского Петра Романовича».
Второй, чуть ниже ростом, плотненький. Здороваясь, тоже подал руку и назвал себя Меметом. Рукопожатие было и с третьим партизаном, имени которого я не запомнил.
Сафронов меня представил. Мы начали разговор. Оказалось, что Петр Романович Ямпольский, бывший третий секретарь Крымского обкома партии, меня знал. Прислал мне задание: что делать, какую вести разведку, как помогать лесу. Все это было написано в письме, которое мне сказали уничтожить сразу же после прочтения.
– В лес пойдешь, когда скажем. Пока ты нужен здесь.
Сафронов передал им хлеб и другие продукты. Теперь моей работой в подполье должен был руководить он. Мы разошлись по домам около 4 часов утра. Уснул я, когда уже начало светать.
В наших краях был страшный голод, а до нового урожая еще было далеко. Мой дядя Сеит-Мемет задумал поехать в Ах-Шейх[122], так как сам он был родом из деревни Ах-Шейхского района. В Симферополе, на улице Курцовской, 23, жил еще один бывший житель Ах-Шейха – его родственник Хаяли. Перед самой войной в Ах-Шейхе работал и мой отец. Тогда он получил там много пшеницы и ячменя. Это зерно он закопал в яму. С началом войны отец с семьей вернулся в Суюн-Аджи. Когда показалось, что все более или менее наладилось, он уговорил Сеит-Мемета поехать в Ах-Шейх на подводе. Он нашел свое зерно и погрузил 20 мешков. Неподалеку от Сак их остановили полицейские. Пшеницу и лошадей забрали, а отца и Сеит-Мемета закрыли в подвал. Ночью они прорыли подкоп в земляном полу и убежали домой. Если бы не этот случай, то наша семья бы не голодала. Теперь отец вновь загорелся идеей послать в Ах-Шейх меня. Якуб Челебиев организовал автомашину. Я, Сеит-Мемет и Хаяли поехали на полуторке в Ах-Шейх обходными дорогами, минуя пункты расположения немецких войск. Наконец приехали по назначению. С собой мы привезли девять бутылей вина. Вокруг машины быстро собрались люди. Меняли из расчета одна бутыль на мешок пшеницы. Бутыли у нас тут же разобрали.
Договорились организовать вечер и зарезать барана. В этот же день мы собрались в доме одного хозяина. Посредине большой круглый стол – къона, а на нем чего только не было: жареная баранина, хлеб къалакъай[123], къавурма[124], катык[125], брынза, каймак[126], кофе, чай. В общем, все, что душа хочет. Вино пили большими стаканами. Закусывали солениями и къавурмой. После хорошей выпивки и еды все повеселели. Откуда-то принесли скрипку, и я стал играть. Веселились всю ночь. На следующий вечер меня пригласили в другой дом, потом в третий… Так продолжалось целую неделю. Пора было возвращаться домой. Я разыскал муллу, во дворе которого отец спрятал зерно, но он сказал, что даст мне только один мешок ячменя – все остальное отец уже забрал. К этому времени я обменял на мешок зерна часы, которые мне подарил партизан. Жалко было покидать такой сытный край, но надо было возвращаться домой. Через неделю после меня вернулся дядя Сеит-Мемет, он также привез много продуктов, что окончательно спасло нашу семью от голода.
Как-то я сходил в гости в соседнее село Тав-Даир, где погостил два дня. По вечерам собиралась молодежь. Играли в различные игры, пели, танцевали. Ели фундук, джевиз[127]. Эти посиделки продолжались далеко за полночь. Ни у кого не было плохих намерений. При играх в телефон девчонки всегда меня задевали, особенно дочь Акима. Очень хорошо пела Зарифе апте. Она часто пела песню «Рустем». Рустем был ее первым мужем, отцом ее дочери Наджие. Все эти вечеринки проходили очень весело, мы забывали о войне. Молодость – сладкая пора.
