Нури Халилов - Долгая дорога домой. Воспоминания крымского татарина об участии в Великой Отечественной войне. 1941–1944
Наше пребывание в Бахчисарае закончилось тем, что всех нас погнали пешком в сторону деревни Бодрак. Оказалось, что есть два Бодрака: Тав-Бодрак[116], в котором живут татары, и Русский Бодрак[117]. За этими деревнями уже ближе к лесу располагалась деревня Мангуш[118]. Там нас встретили «покупатели» и разобрали по частям. В каждой группе было человек по восемь – десять. Я попал в Русский Бодрак. Нас привели в сад, где была стоянка лошадей. Вновь меня прикрепили к коням. Определили место для жилья, выдали паек, прикрепили русскую женщину, которая должна была нам готовить еду.
Этот сад и огороды принадлежали жителям Мангуша. Все они приходили сюда работать в огороде. В основном это были девушки и женщины. Среди них оказалась школьная учительница и одна красивая толстушка. От них я узнал, что в лесу есть партизаны. Верхом на коне поехал в лес их искать, но, проблуждав, никого не встретил.
Однажды сижу вечером в конюшне. Пацаны привели мальчишку лет шестнадцати и сказали, что поймали партизана. Пацаны – все русские, лет по четырнадцать – пятнадцать каждому. Партизан тоже русский. Он боится, дрожит, голодный, оборванный. Я отправил мальчишек по домам, пообещав разобраться. Партизан признался, что он из отряда, голодает, находиться дальше в лесу не может. Я его успокоил, накормил, напоил чаем. Он сказал, что жил в деревне недалеко от Бахчисарая. Его торбу я забросил в кусты, дал какую-то рубашку. Он успокоился, принял вид обычного деревенского мальчишки. К тому же он был рыжим. Пришел немец-надсмотрщик. Спросил, кто этот мальчишка. Я сказал, что деревенский, очень любит лошадей и хочет мне помогать. Немец сказал «Гут» и ушел.
Я дал мальчишке денег, научил, что говорить при встрече с немцами. Наказал никому не говорить, что он был в лесу, так как среди сельчан много стукачей. Я уже знал, что немцы расстреливали и самого партизана, и его родственников. Мальчишка ожил прямо на глазах. Когда прощались, он снял с руки часы и протянул мне. Часы были немецкие, во время прочеса местности он снял их с убитого.
В селе жила учительница. Имя ее я не запомнил. Жила она одна, возле колодца, дом стоял посередине улицы. К себе она никого не подпускала. Мы с ней встречались несколько раз, говорили о войне, о партизанах, о том, что творилось на фронте. Думали о том, как вести себя в этой ситуации. О любви не было ни слова.
Вскоре нас опять построили и повезли в Симферополь. Разместили в доме за центральным почтамтом, недалеко от Салгира. Там были конюшни и лошади. Мы с моим другом Усеином всегда были вместе. В Симферополе встретили наших деревенских девушек Гульпери Кадырову и Абибе Асанову. Они жили на Пушкинской, 8. Ходили с Усеином к ним в гости. Однажды вместе выпили бутылку шнапса. К Гульпери приходила прелестная девушка Зина. Поздно вечером я ее проводил до дома на улицу Калинина, 8. Это было довольно далеко от центра. Ничего плохого между нами не было.
Гульпери предлагала мне знакомство с хорошенькой вдовушкой, которая жила недалеко от нее. Я мог с ней жить, она была одинокая, муж погиб на войне, но я отказался из-за Зины, и сделал ошибку.
За все время пребывания в Симферополе я вместе с другими ездил за дровами в лес возле деревни Тавель[119]. Там познакомился с Василием Васильевичем, его жена работала зубным врачом. Он отвел меня в ее кабинет, и она пролечила меня.
Караева, караима по национальности, я знал еще по общежитию пединститута, в котором он работал вахтером. Был он вахтером и сейчас. Он объяснил мне, что часть эта резервная, поэтому нас и гоняют по всему Крыму. Я по-прежнему ходил в обычной одежде и поэтому при встрече со знакомыми чувствовал себя вполне нормально. Неожиданно объявили, что нашу часть переводят в Северную Африку к генералу Роммелю и будет она воевать против англичан. Нас вызвали в штаб и предложили ехать с ними. Все отказались. Тогда нам выдали справки – аусвайс о том, что мы освобождены из плена и можем идти по своим домам.
Настала пора прощаться с Усеином. Он все время вспоминал о своей возлюбленной из Таракташа Фатме Шерфе. Рассказывал о ее красоте, что они дали друг другу слово, что будут ждать друг друга. Он часто видел ее во сне и рассказывал мне об этом. У Усеина были живы родители, братья и сестры, все они ждали его. Когда мы получили пропуска и справки об освобождении из плена, то очень обрадовались. Вышли на Феодосийское шоссе – на угол сельхозинститута напротив Куйбышевского рынка. С этого места мне надо было идти на юг, а Усеину на восток. Я уговаривал его сперва пойти ко мне домой, погостить, а уже потом отправляться в свой Таракташ, но он отказался.
Мы крепко обнялись, попрощались. Я подождал, пока он сел в попутную машину, и пошел домой через села Битак[120], Мамак[121] в Суюн-Аджи. Прибыв домой, я повстречался со всеми родственниками, друзьями, соседями. Мне было очень тяжело. Сердце разрывалось, я плакал и сам себя не мог остановить. Меня не могла успокоить ни холодная вода, ни таблетки, ни уговоры родителей. Минут через сорок я сам по себе успокоился. Стал разговаривать, выпил воды, поел. Это мое сердце отплакало все те беды и несчастья, которые я пережил с самого первого дня этой страшной войны до дня освобождения из-под неволи.
Сердце предчувствовало, что впереди меня ждут не менее тяжелые испытания, ведь был всего лишь ноябрь 1942 года. Все еще было впереди. Я стал думать, что делать дальше. Война продолжается, Гитлер вряд ли победит. Он уже получил поражение под Москвой, что-то грандиозное происходит в Сталинграде. Мне было ясно, что Советы победят и тогда у каждого спросят, что он сделал лично для победы над врагом. Строго спросят и с меня. Ведь я принимал присягу.
Наконец у меня появилась реальная возможность уйти к партизанам. Наученный горьким опытом, я решил не действовать опрометчиво, а изучить обстановку, установить нужные контакты. В декабре под видом заготовки дров поехал в Тернаирский лес. Долго бродил по лесным массивам, но никого не встретил и под вечер вернулся домой.
Однажды меня вызвал в общинную контору бухгалтер Стародубцев и предложил работать в конторе счетоводом. Я согласился. Несколько дней я возился с бумагами. Между делом Яков Петрович показал мне фотографию своего отца и других родственников в офицерской и даже генеральской форме еще царских времен. Этим он меня очень напугал, но он сказал: «Не бойся. Я просто хотел, чтобы ты знал, кто я».
В Ивановском волостном совете старшим полицейским был молодой парень Иван Новиков. Он был не из местных. Однажды к вечеру меня вызвали из дома в контору. Когда я вошел, там уже сидели старший полицай и секретарь сельсовета девушка Фаня, которая вела протокол допроса. Полицай в грубой форме стал меня допрашивать. Задавал вопросы о моей биографии, а Фаня все записывала. Он добивался, чтобы я признался, что был секретарем комсомольской организации пединститута. Я понял, что кто-то все это ему рассказал, но все равно отрицал и говорил, что был обыкновенным студентом. Откуда-то он знал и о том, что я член или кандидат в члены партии.
