Константин Ваншенкин - Писательский Клуб
Ну, что ж, мы были не против. Но где? О кафе или ресторане не могло быть и речи — пригласить предстояло человек семьдесят. Не уместилась бы свадьба и у соседей, в буфете Камерного театра, где мы были своими людьми. Все равно там это получилось бы слишком скованно.
Выручил однокашник Рамаз Мчедлидзе, добрый, легкий, красивый человек. О нем я мечтаю еще написать отдельно.
Отец его, Дмитрий Мчедлидзе, в свое время был известным деятелем в оперном мире, не только грузинском, хотя и служил немало лет директором Тбилисской оперы. Ну, а мать — Вера Александровна Давыдова, солистка Большого театра, знаменитое меццо — сопрано, депутат, лауреат и прочее. Было общеизвестно, что ее всячески поддерживает Сталин, что она его любимица. Но любовница ли? Спрашиваю так потому, что не так давно вышла за рубежом на русском языке книжка, написанная как бы с ее слов, от первого лица. Я ее читал. Весьма бульварная книжонка с подробностями из интимной жизни артисток и вождей. Может быть, там есть и своя маленькая правда, но клюквы явно больше. Скажем, описывается, как за молодой Верой Давыдовой активно ухаживают Ворошилов, Калинин, Ежов и другие профессионалы этого дела, прекрасно зная, что к ней неравнодушен Сталин. Можно ли этому поверить! Да они и помыслить бы не посмели.
Но как бы там ни было, сын ее Рамаз предложил устроить свадьбу на давыдовской даче: папа в Тбилиси, мама на гастролях, дома только бабушка и дедушка, души не чаявшие во внуке.
Хорошо, спасибо. А где это? Станция Снегири. Поселок артистов Большого театра на Истре. Тихое место. Добираться паровиком. А нас он, конечно, на машине отвезет. Ну да, у него же своя «Победа».
Я уже изрядно печатался, — через год стал даже членом Союза. А тут как раз вышел коллективный сборник, и я получил неплохой гонорар. Так что вполне хватило. Да и ребята, кто мог, понемножку скинулись. Когда Инна случайно увидела, как грузят в машину ящики с водкой, она испытала смутную тревогу и поспешила поделиться ею со мной. Я, разумеется, успокоил ее: народу будет много!
В общежитии подготовка шла полным ходом. Командовал мой недавний сосед Сашка Шабалин.
— Пиши! — диктовал он Володе Семенову. — Сельдей — шесть килограммов…
Посуду — попроще, конечно, — предоставил буфет Камерного. И что интересно — ничего не разбили.
Наша любимая уборщица — комендант, татарка Зина, приготовила чан плова и котел винегрета. Хлеба закупили как на роту. И даже какие‑то довольно изысканные были закуски: колбаса, ветчина, рыбка. Рамаз челноком сновал между Снегирями и Тверским бульваром.
А вскоре он уже подал машину и нам — к самому подъезду. Мы сели сзади и покатили на свою студенческую свадьбу, совершенно не предвидя ее столь бурного сюжета.
Везли Иннино венчальное платье в пышном пакете и три круглых домашних пирога. Впрочем, бабушка Инны называла их тортами. О, она была великая мастерица! И внучка оказалась достойной ее ученицей и последовательницей.
Был конец мая, только входила в силу зелень, цвела сирень.
А институтская шарага добиралась, понятно, поездом. Да не все прибыли на вокзал к сроку, опоздавшим пришлось долго ждать второго. И ехать на паровике долго, да и от станции порядочно.
Пока собрались, день приблизился уже к вечеру. Участок был покатый, перед этим прошел дождь, и все спускались по скользкой траве, боязливо обходя конуру, из которой время от
времени появлялся недовольный грозный пес и мчался рядом, гремя цепью, укрепленной на проволоке.
Внизу благостно светилась река, и вскоре прибывшие чинно гуляли по ее берегу, с нетерпением ожидая, когда позовут к столам — ведь успели проголодаться как следует.
Выползли и соседи: посмотреть на молодых. На Инне было не белое, но светло — розовое свадебное платье. Она трогательно вышагивала, окруженная подругами. А на мне единственный мой костюм, — правда, кто‑то сунул мне в нагрудный карман пиджака веточку лиловой сирени.
Мирная, идиллическая картина. Но время‑то, время какое! Небольшое окно, краткий промежуток между мрачными валами эеспрерывно накатывающихся государственно — партийных кампаний.
Промельк тревоги возник и здесь. Ко мне подошла Зоя, жена моего приятеля Олега Зверева, и пожаловалась, что с ними в вагоне ехал Толя Кулагин и пообещал ей убить сегодня Олега.
— Да он шутит! — сказал я.
И тут позвали садиться.
Накрыто было на веранде. Сидели тесно на досках, положенных между табуретками. Но места все же хватило не всем, и некоторые пристроились у подоконников. А в углу несколько человек приспособились возле этажерки: захватившие тарелками н стаканами верхний ее этаж пили и закусывали стоя (а ля фуршет), на уровне второго сидели на корточках, а у нижнего свободно полулежали на полу.
Это никого не смущало: здесь были все свои, институтские. Впрочем, Толя Клочков был из геологоразведочного, но мои общежитские соседи его хорошо знали — он часто навещал меня. В свое время я полгода жил в его доме. Он был мне как орат. Еще, учуяв родной запах сорокаградусной, прибыл t кем‑то Ваня Бауков, позже его поведение не понравилось эстальным гостям, и он был изгнан ночью на станцию. И наконец, наш плясун и весельчак Миша Кильчичаков нашел где- |го трех девиц не лучшего разбора, — впоследствии они исчезли.
Иван Завалий с полотенцем через плечо был деловит и серьезен. Светлоголовый Ваня Ганабин играл на баяне, под его мурыку мы с Инной вышли к столу.
Над окнами висели плакаты и лозунги, — от отечественного: |<Жена да убоится мужа своего» до китайского: «Длинный язык
жены — вот лестница, по которой в дом входит несчастье». К нам эти афоризмы никогда не имели отношения.
Инна шепнула мне, что спрятала бабушкины сладкие пироги в печь — чтоб не съели до чая. Разумно. Но когда он будет, тот чай, да и дойдет ли до него дело?
Свадебное застолье шумело, разрасталось, делилось на мелкие группки, снова сливалось, опять дробилось, но по — другому. Иногда вспоминали и о нас.
Потом нас с Инной тихонько попросили выйти в соседнюю комнату. Там стояли хнычущие Гриша Тимченко и Володя Шорор. Лица обоих несли на себе отчетливые следы недавних соприкосновений с кулаками.
— В чем дело? — спросила Инна.
Они захныкали громче:
— Простите нас. Мы чуть не испортили вам свадьбу. Мы подрались… Простите?
Инна объявила им амнистию, и они удалились, раскаявшиеся. Я же только легкомысленно посмеялся.
Когда же мы возвратились на веранду, то обнаружили перемены. Было все чинно, пристойно, но людей явно поубавилось, будто гости стали уже разъезжаться. За столами теперь свободно, не теснясь, сидели, разговаривая, девчонки и наиболее спокойные, миролюбивые из ребят. Да и то некоторые не выдерживали, вскакивали и нервно выходили.
