Имбер Де Сент-Аман - Жозефина
Этот маленький особняк на улице Шантерен, который он покинул через два дня после своей свадьбы, чтобы отправиться в Италию, воскрешал в его памяти необыкновенно приятные воспоминания. Следуя выражению Мармона, он был для него храмом любви. И несмотря на все усилия братьев, в этом доме он не ощущал сильных мук ревности.
Мы уже говорили, что он уехал из Милана 17 ноября без Жозефины, которая должна была провести там еще несколько дней со своим сыном, приехавшим из Рима специально, чтобы увидеться с ней до ее возвращения во Францию. Лавалетт в своих мемуарах рассказывает, что братья Бонапарта всеми силами стремились уменьшить влияние
Жозефины, так безгранично обожаемой Бонапартом: «Они пытались пробудить у него ревность и воспользовались ее задержкой в Милане, кстати, разрешенной Бонапартом. Чувства к жене, длительное путешествие, заботы по подготовке египетской экспедиции не позволяли ему дать волю приступам ревности. Позднее я вернусь к этим интригам братьев Бонапарта и к их страстному желанию вытеснить образ Жозефины из его сознания. Будучи довольно близок и с ней и с ним, я, как мог, пытался помешать этому или уменьшить зло».
Было ли у Бонапарта тогда время на ревность? И если признать, что он мог испытывать настоящие сердечные муки, разве не компенсировались они чувством удовлетворенного честолюбия, которым он наслаждался без конца? Если он приходил в театр, никто не слушал актеров и не смотрел на сцену. Все лорнеты поворачивались в сторону его ложи, где он сидел в глубине, как бы спрятавшись наполовину, чтобы вызывать еще большее любопытство. Если он выходил на прогулку, вокруг него тотчас же образовывалась толпа. Зная характер парижан и сознавая, что внимание огромной столицы никогда не бывает долго приковано к одному и тому же предмету, он не распылялся, и в своих речах, повадке и манерах был подчеркнуто прост, что особенно контрастировало с его славой и должно было производить нужный эффект на республиканскую публику. Несмотря на напускную скромность, в этот момент он больше всего думал о способах доставить
Франции и миру новые сюрпризы. Не любовь доминировала в это время в его душе, а честолюбие. Однако он все еще любил Жозефину, и пусть его нежность к ней уже не была такой всепоглощающей, как после свадьбы, он должен был испытывать сожаление от того, что ее не было рядом с ним 10 декабря в Люксембургском дворце на торжествах в его честь.
Глава XVIII
ТОРЖЕСТВО В ЛЮКСЕМБУРГСКОМ ДВОРЦЕ
10 декабря в Люксембургском дворце Директория торжественно принимала покорителя Италии. Для такого торжественного приема залы дворца оказались недостаточно просторными, чтобы вместить всех приглашенных. В огромный зал превратили широкий двор, украсив его трофеями и знаменами. В одиннадцать часов утра директоры собрались во дворце у своего коллеги Ла Ревейер-Лепо.
Празднество начинается с торжественного объявления прибывающих министров, членов дипломатического корпуса, офицеров парижского гарнизона. Сигнал к началу торжества дает артиллерийская батарея, расположенная в саду. Пройдя через галереи дворца, в главный двор выходит кортеж, предшествуемый оркестром, исполняющим любимые мелодии французских республиканцев. В глубине двора, примыкая к главному вестибюлю, возвышается алтарь Отечества со статуями Свободы, Равенства и Мира. Под алтарем — пять кресел для директоров, одетых в римские тоги, и эстрада для членов дипломатического корпуса. С обеих сторон эстрады полукругом возвышается амфитеатр, предназначенный для законодателей и музыкантов консерватории. Справа и слева от амфитеатра — знамена всех армий Республики. Стены двора украшены трехцветными драпировками. Над алтарем и амфитеатром — большой навес. Огромное количество людей заполняет двор и окна дворца, превращенные в балконы. На это торжество, предмет всех разговоров, прибыли «сливки» общества. Каждый из пришедших с огромной радостью ждет выхода и выступления того, чье имя у всех на устах. На женщинах самые изысканные туалеты. Они хотят не только сами смотреть, но и себя показать. И все внимание приковано как к торжеству, так и к зрительницам. В великолепных мундирах (в моде — излишняя роскошь), гордые своим видом, мужчины узнают друг друга и здороваются. Возбужденная и клокочущая толпа с нетерпением ждет появления своего кумира. Глава Директории отдает распоряжение привести военного министра, министра внешних сношений, генералов Бонапарта и Жуберта и командира бригады Андреосси, остававшихся в апартаментах Ла Ревейер-Лепо.
Оркестр консерватории исполняет симфонию. Вдруг звуки музыки перекрывает взрыв приветственных возгласов. Они раздаются со всех сторон: «Да здравствует Республика! Да здравствует Бонапарт! Да здравствует великая нация!». Кричат: «Вот он! Такой молодой и уже такой знаменитый! Вот он, победивший при Лоди, Кастильоне, Арколе, умиротворитель континента, соперник Александров и Цезарей, вот он!». Ему не мешают быть величественным ни его маленький рост, ни его щуплый и тщедушный вид, ибо в нем — величие одержанных побед. Никто больше не обращает никакого внимания ни на директоров, ни на знаменитых людей, присутствующих здесь. Все взгляды устремлены лишь на него одного. Со спокойным и скромным видом он продвигается, сопровождаемый военным министром, министром внешних сношений и своими адъютантами. Хор и оркестр запевают «Гимн Свободы». «Восторженно все хором исполняют воинственный рефрен. Призыв к свободе и вид освободителя Италии наэлектризовывает все души; Директория, кортеж, все присутствующие, стоя, без головных уборов, поют этот священный куплет»[22].
Бонапарт подходит к подножию алтаря Отечества. Членам Директории его представляет Талей-ран, министр внешних сношений, который произносит такую речь: «Граждане директоры, имею честь представить исполнительной Директории гражданина Бонапарта, доставившего на ратификацию договор о мире, заключенный с императором. Доставляя нам этот определенный залог мира, он невольно напоминает нам о неисчислимых чудесах смелости и отваги, приведших к такому великому событию. Но пусть он будет спокойным, я хочу, чтобы в этот момент умолкло все то, чем будет гордиться нация и восхищаться последующие поколения, и добавляю, умеряя его смущение, что эта слава, так ярко осветившая сегодня Францию, принадлежит революции. В самом деле, без нее гений покорителя Италии зачах бы в вульгарных почестях». Талейран очень старается совместить в своих похвалах и Республику и генерала. «Все французы, — говорит он, — победили вместе с Бонапартом. Его слава принадлежит всем. Нет ни одного республиканца, который не мог бы считать ее своей… Величие отдельного гражданина не ущемляет равенства граждан, а усиливает его, и в этот день французские граждане должны ощутить свое величие».
