Лора Томпсон - Агата Кристи. Английская тайна
Следующий день был полон волнений и нервозности: шла беспорядочная атака на судьбу. Все считали, что свадьба невозможна. Пег, в ужасе заламывая руки, кричала, что никто не согласится обвенчать их без предварительного оглашения, но это лишь укрепило Агату и Арчи в их решимости. В конце концов их обвенчали в местной приходской церкви, взяв восемь фунтов за свидетельство. Агата была в обычном платье. На органе играл музыкант, который случайно в этот момент репетировал в церкви. Свидетелем стал приятель, тоже по невероятно счастливой случайности проходивший мимо. «Все это нас обоих страшно смешило», — написала Агата об этой странной свадьбе. Кларе она о ней сообщила только тогда, когда все свершилось. Новость была принята к сведению, как и следовало ожидать. Учитывая бурную реакцию Пег, было решено, что Рождество — после единственной ночи медового месяца — Агата и Арчи проведут в Эшфилде. Был уже поздний вечер, когда они прибыли в Торки на поезде. Агата, неся свой новый дорожный несессер в одной руке, а другой держась за Арчи, прошагала несколько ярдов от вокзала до «Гранд-отеля», возвышавшегося над приморским бульваром и глядевшего на спокойный темный залив.
Они приятно провели Рождество с Кларой и Мэдж (которая была в ярости от сногсшибательной новости — «Ты совершенно бесчувственна!» — сказала она Агате). В День подарков[111] Агата отправилась в Лондон с Арчи, чтобы попрощаться там с ним на предстоявшие полгода, после чего вернулась в госпиталь, где пациенты, как принято, начали поддразнивать новобрачную. «Проходя мимо небольшой группы солдат, я услышала: „Похоже, мисс Миллер неплохо встретила праздник — успела выйти замуж за офицера военно-воздушных сил“».[112]
Арчи вернулся во Францию. Его дневник фиксирует все его передвижения за время войны: «2 августа. Первый день мобилизации. Ужин в Солсбери 3-го и 4-го». Далее: «21 декабря. Убыл в первый отпуск. 24-го — в Бристоль, потом — в Торки. 26-го вернулся в Лондон. 30-го отправился в штаб Первого авиакрыла». Это был «видимый» Арчи, который «любит одним беглым взглядом определять, где он находится в каждый данный момент», — как майор Деспард из романа «Карты на столе», который за бриджевым столом досконально ведет учет всех своих ходов. Но был и другой Арчи — ранимый и детски непосредственный, тот, который тронул сердце Агаты и вызвал в нем если и не материнские, то гораздо более сложные и поэтические чувства, нежели просто влюбленность. Позднее он написал ей:
«Вот я и вернулся. Поездка на поезде прошла нормально. Я лежал, подремывая, в своем углу… Сюда прибыл около пяти, выпил чашку чаю в деревенском доме — и вот я снова лицом к лицу с войной. Чувствую себя слабым, как котенок, после ужина сразу лягу спать.
Уверен, ты даже представить себе не можешь, милая моя, как я люблю твою манеру приободрять меня, — особенно чудесно это было вчера. Если бы у меня не было тебя, я чувствовал бы себя совершенно сломленным.
Пиши чаще. Как было бы замечательно, если бы я получил письмо от тебя уже сегодня».[113]
В «Хлебе великанов» Нелл всю войну носит письма Вернона на груди: «…химический карандаш отпечатался у нее на коже». Так и слова Арчи сквозь до хруста накрахмаленную униформу Добровольческого медицинского отряда проникали Агате глубоко под кожу. «Как восхитительно, как непередаваемо восхитительно быть любимой!» И Арчи действительно любил ее: «Я очень сильно люблю тебя, слишком сильно — сильнее, чем когда бы то ни было, — чтобы рисковать жизнью, ибо смерть для меня означает разлуку с тобой». Он любил ее непоколебимую безмятежность, ее нежный голос, ее длинные светлые волосы, ее цветущий вид и стройную фигуру. Он любил то, как она брала его за руки, когда он протягивал их к ней, словно потерявшийся маленький мальчик. Он чувствовал, что она знает и понимает того Арчи, который таился за фасадом директора клифтонской школы или блестящего офицера-летчика; она знала, что у него слабый желудок и слабые нервы, знала, что ему нужно и чего он боится, и всегда была готова прийти ему на помощь.
По письмам довоенного периода видно, насколько ранима натура Арчи. «Мой дорогой Ангел, — писал он в марте 1914 года со своей летной базы в Незерэйвоне, — твое письмо и фиалки очень утешили меня, хотя внутренне я все еще подавлен — несмотря на то что пришлось ограничиться тоником, поскольку ты выпила последние капли последней бутылки джина. Сколько в тебе отваги и мужества…» И чуть позднее: «Что мне нужно больше всего, так это чтобы ты написала мне, что у тебя все в порядке и ты не тревожишься из-за моих полетов». Конечно, Арчи старался приободрить себя самого, убедить себя, что ему не о чем беспокоиться. Но беспокоиться, несомненно, было о чем: на фотографиях видно, что его биплан конструкции Коуди ненадежен как карточный домик, который впоследствии часто будет строить Пуаро в моменты раздумий, однако прагматик, сидевший в Арчи, несмотря на это, был по-прежнему нацелен на карьеру пилота.
«Скорее ради тебя, чем ради себя самого, я не рискую и совершенно уверен, что со мной ничего плохого не может случиться. А тому бедолаге, который погиб, было опасно летать на любой машине. Он ужасно не хотел лететь на „коуди“, но не смог отказаться, когда попросили, — не хватило моральной смелости. Мне страшно жаль его семью, настолько жаль, что я готов уйти из авиации, если ты очень уж переживаешь из-за этого, но я знаю, что мне ничто не грозит, — со мной всегда святой Христофор».
Пока не началась война, Агата, как известно из «Автобиографии», не слишком волновалась из-за профессии Арчи. «Летать было опасно, но разве не опасно охотиться? Я перевидала немало людей, сломавших себе шею на охоте». Это вполне могло быть правдой — Агата весьма трезво относилась к физическому риску и считала, что подвергать себя риску даже аристократично. Ей нравилось представлять себе Арчи бесшабашным удальцом. Это было здорово, так, как и должно быть. «Готовность рисковать — вот что больше всего восхищало ее в Дермоте, — писала она в „Неоконченном портрете“. — Он не боялся жизни». Ей всегда была ненавистна буржуазная доктрина «Безопасность превыше всего» («С моей точки зрения, лучше бы уж все те люди, которые тратят жизнь на то, чтобы не попасть под автобус, действительно попали под него и перестали путаться под ногами. Они ни на что не годны»[114]). И эту теорию она применяла к женщинам — лучшим из них, — равно как к мужчинам. Она сама совершила полет на аэроплане во время выставки 1911 года, когда аэропланы «падали каждый день». В ее книгах, особенно ранних, полно девушек, демонстрирующих отвагу, чтобы не показать страх. «Она замешкалась всего на мгновение, потом, храбро тряхнув головой, как это делали ее предки — участники крестовых походов — перед боем, ринулась вперед…»[115]
