Матвей Ройзман - Всё, что помню о Есенине
И закончил довольно резво: такое положение вещей его не устраивает.
Есенин демонстративно вышел из комнаты. Председательствующий Ивнев объявил небольшой перерыв. Якулов закашлялся от папиросного дыма. Братья Эрдманы шептались в углу комнаты. Грузинов мне подмигнул. Прошло минут пять, Сергей не возвращался. Я пошел наверх искать его. Швейцар сказал, что Есенин ушел из «Стойла». Я вернулся и сообщил о том, что произошло.
— Сережа считает только себя поэтом, — заявил Мариенгоф, — остальные поэты для него не существуют!
Тихий благовоспитанный Ивнев взорвался. Он начал с Мариенгофа:
— «Зеленых облаков стоячие пруды», — процитировал он строчку из поэмы Анатолия «Слепые ноги» и воскликнул: «Умри, Мариенгоф, лучше ты не напишешь!»
Он стал говорить, что эта строка выражает поэтическое нутро Анатолия, что зря он писал о массовом терроре и получил прозвище «мясорубки». Настоящий Мариенгоф это — тихость, спокойствие, именно, стоячий пруд. И очень ловко позолотил пилюлю, сказав, что у Анатолия свой стиль увядания.
Потом Рюрик перешел к Шершеневичу, говоря все так же тихо, вежливо. Сперва он высыпал ворох образов Вадима, которые, по словам Ивнева, тот собрал на городской площади, не очистив их от грязи и пыли. Затем процитировал две строчки Шершеневича:
На улицах Москвы, как в огромной рулетке,
Мое сердце лишь шарик в руках искусной судьбы.
И сказал жестко:
— Сердца нет! Человека нет! Поэта нет! — и добавил, разводя руками. — Я не встречал более чуждого мне человека!
(Через полгода Рюрик Ивнев в своих «Четырех выстрелах» написал в развернутом виде сильней, острей, злее кое-что из того, что говорил о Шершеневиче в «Стойле», и вдобавок назвал Вадима не человеком, а предметом).
После Ивнева попросил слова Грузинов. Мариенгоф и Шершеневич поднялись с места и молча вышли из комнаты.
Поняв, что его выступление мало повлияло на левое крыло имажинистов, Есенин выступил в толстом журнале с известной статьей «Быт и искусство», одновременно там же напечатав свою «Песнь о хлебе».[27] В статье он писал о самом главном:
«У собратьев моих нет чувства родины во всем широком смысле этого слова»…
Подействовала эта статья на Мариенгофа, Шершеневича, да и вообще на имажинистов? Гораздо больше, чем покажется на первый взгляд. Откроем второй номер «Гостиницы для путешествующих в прекрасном» и прочтем строки из стихотворения Мариенгофа:
Мы были вольности и родине верны,
И только неверны подругам.
Да разве написал бы так раньше Анатолий? А последние его стихи? Привожу первую попавшуюся цитату:
Вот точно так
Утихла Русь,
Волнение народа опочило,
А лишь вчера
Стояли на юру.
Новый Мариенгоф. М., «Современная Россия», 1927, стр. 35.
Таких строк сколько угодно! В них и слова (Русь, опочило, на юру и т. п.) Есенина, и его тема, и даже его манера.
А Шершеневич? В третьем номере «Гостиницы» он печатает стихи «Июль и я»:
Татарский хан
Русь некогда схватил в охапку.
Гарцуя гривою знамен.
Но через век засосан был он топкой
Покорностью российских долин.
И ставленник судьбы. Наполеон,
Сохою войн вспахавший время оно, —
Ведь заморозили посев кремлевские буруны.
Из всех посеянных семян
Одно взошло: гранит святой Елены.
Или:
От русских песен унаследовавши грусть и
Печаль, которой родина больна,
Поэты, звонкую монету страсти
Истратить в жизни не вольны.
Вдумайтесь в эти строки! Сразу и не поверишь, что это писал автор «Каталога образов»…
Я уже упоминал, как подверглись влиянию Сергея Грузинов и Кусиков. Меньше всех испытали это влияние Рюрик Ивнев и Николай Эрдман. Хотя Николай в поэме «Автопортрет»[28] пытается применить есенинский озорной образ, а Рюрик в талантливой книге стихов,[29] сохраняя свое поэтическое лицо, приходит к есенинской простоте, искренности, граничащей с исповедью, и даже, как Сергей, иногда в последней строфе повторяет первую.
А пишущий на разные темы с Есениным автор этой книги бессознательно заимствовал ритм стихотворения Есенина:
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.
C. Eceнин. Coбp. coч., т. l, cтp. 204.
У меня:
Не тужи, не плачь о прошлых,
О пунцовых песнях сентября.
Скоро пышные пороши
Берега дорог осеребрят.
«Пальмы». Изд. Всерос. союза поэтов, 1925, стр. 19
И в том же сборнике стихов появляется цикл моих стихов «Россия». Это ли не влияние Сергея?
Очень характерно, что в то время как Есенин еще был за границей, на заседании «Ордена» Мариенгоф оглашает «Почти декларацию». Она составлена им с участием Шершеневича, в ней есть такие строки: «Пришло время либо уйти и не коптить небо, либо творить человека и эпоху». И далее: «В имажинизм вводится, как канон: психологизм и суровое логическое мышление». И еще: «Малый образ теряет федеративную свободу, входя в органическое подчинение главного образа». Конечно, эти строки льют воду на мельницу правого крыла, на статью Есенина «Быт и искусство», и мы единогласно утверждаем «Почти декларацию», которая появляется во втором номере «Гостиницы».
Да что имажинисты! В день шестидесятилетия Есенина один критик, выступая по радио, перечислил два десятка фамилий известных поэтов, которые обязаны своим рождением Сергею. А вот если бы внимательно изучить, начиная с 1919–1920 годов, все произведения известных и неизвестных поэтов, то их наберется не два десятка, а две сотни! Я пишу об этом уверенно, потому что до последнего дня существования Союза поэтов (1929 г.) работал в правлении и читал стихи начинающих и уже печатающихся поэтов в разных городах…
Мир был восстановлен между всеми имажинистами, когда в начале 1922 года вышел сборник «Конский сад. Вся банда», где были напечатаны стихи семи поэтов-имажинистов.
Внезапно над «Орденом» разразилась гроза. В первом номере журнала «Печать и революция» А. В. Луначарский напечатал статью «Свобода книги и революция», в которой резко отозвался об имажинистах. Почти в то же время он, обрушившись на сборник «Золотой кипяток», сложил с себя звание почетного председателя Всероссийского союза поэтов. (Союз не имел никакого отношения к «Золотому кипятку», который был выпущен издательством «Имажинисты».)
