Матвей Ройзман - Всё, что помню о Есенине
Хориков и вовсе оторопел, топтался на месте, теребил кисточки красного пояса, а потом боком-боком стал спускаться с эстрады.
Я объяснил Валерию Яковлевичу, что Хориков болен, в клубе не появляется, а вопрос об его выступлениях можно решить на заседании правления…
Прощаясь со мной, Брюсов сказал, что подумает и пришлет мне письменный ответ. Вот его короткое письмо:
«Уважаемый Матвей Давидович!
В ответ на Ваш запрос, сообщаю Вам, что, вполне обдумав то положение, в котором ныне находится Вс. Союз Поэтов, я нахожу возможным подтвердить свое согласие — выставить свою кандидатуру в члены правления Союза, надеясь, что при удачном избрании других сочленов, нам удастся провести необходимые реформы в общих делах Союза.
Уважающий Вас
Валерий Брюсов.
26 мая 1921 г.»
На общем собрании Брюсов был избран в правление союза единогласно. Да это и понятно: в то время его книги: «Наука о стихе» и «Опыты» стали настольными для поэтов. К тому же Валерий Яковлевич уже стоял во главе основанного им Высшего литературно-художественного института, где читал курс энциклопедии стиха, латинского языка, истории древнегреческой и римской литератур, вел семинары по всеобщей истории и стиху.
На первом же заседании нового правления Валерий Яковлевич предложил провести профессионализацию членов союза, то есть создать местком поэтов. Эту организацию предложили осуществить мне. К сожалению, я встретил сопротивление Губпроса, где считали поэтов лицами свободных профессий.
Когда на заседании «Ордена» я рассказал об этом, Есенин пожал плечами:
— Стихи надо писать каждый день, иначе поэта не получится. А если пишешь каждый день, ты — профессионал.
— Пишешь, но не печатаешься! — сказал я.
— С начинающими это не исключение, а правило! — ответил мне Шершеневич. — А в союзе очень много молодежи.
Имажинисты решили написать заявление в союз о желании вступить в местком поэтов и всем подписаться. Я составил заявление, его быстро перепечатали, и все стали подписываться. Есенин куда-то вышел. Когда все разошлись, я отправился наверх (заседание происходило в «Стойле»). Там Сергея не было, и я сел за столик пообедать. Когда Есенин появился, я дал ему заявление и мою автоматическую ручку.
— Ты, что же, хотел обойтись без моей подписи? Отрицая, я покачал головой.
Сергей насупил брови, глаза его стали синеть, и он сурово сказал:
— Вот что, Мотя, запомни: имажинизм начинается с меня, — он поставил свою подпись под заявлением, — и кончится мной!
(Кстати, только в начале 1924 года при союзе был организован местком поэтов.)
Я не могу обойти молчанием тот факт, что не раз Сергей в спорах с левыми имажинистами и однажды, после выступления отвечая на вопрос заявлял: еще никто на свете не обратил такое сугубое внимание на образ в поэзии, еще далеко было до декларации нашего ордена, когда он, Есенин, уже написал книгу «Ключи Марии». Там он впервые толкует о разных образах в русской поэзии и по праву считает себя первым русским имажинистом на земле.
Он терпеть не мог, когда друзья или собутыльники, или прихлебатели, желая польстить ему, убеждали его, что никакой он не имажинист, а просто хороший поэт.
— Слушай, ты брось это, — отвечал он в таких случаях, явно серчая. — Революция поставила мне голос, а имажинизм, как я его понимаю, помогает творить чудеса с моими песнями!
Как-то, живя с Юрием Карловичем Олешей в Доме творчества «Переделкино», мы разговаривали с ним о метафорах. В одной из своих книг Юрий Карлович написал:
«Кто-то сказал, что от искусства для вечности остается только метафора. В этом плане мне приятно думать, что я делаю кое-что, что могло бы остаться для вечности».
Я не встречал не только в нашей, но и в мировой поэзии метафору такой необыкновенной яркости и силы, которую создал Есенин:
Оттого то в сентябрьскую склень
На сухой и холодный суглинок,
Головой размозжась о плетень,
Облилась кровью ягод рябина.
С. Есенин. Собр. соч., т. 2, стр. 96.
Верю, Сергей имел большее право, чем многие и многие поэты, сказать, что он немало оставил для вечности.
Второй период работы Брюсова во главе Союза поэтов ознаменовался не только олимпиадами, литературными судами, но и торжественными празднованиями юбилеев великих писателей и поэтов: осенью 1921 года вечер памяти Данте Алигиери (600 лет со дня смерти); в начале зимы — вечер, посвященный столетию со дня рождения Ф. М. Достоевского; зимой чествовали члена союза В. Гиляровского (50 лет литературной деятельности); Федора Сологуба (40 лет в литературе); торжественно прошел вечер В. Я. Брюсова в Большом театре (пятидесятилетие и 25 лет литературной деятельности)…
По почину Валерия Яковлевича стали выходить сборники стихов членов Союза поэтов: «Поэты наших дней», «Новые стихи», «Сборник Всероссийского союза поэтов» и т. д. В этих книжках наряду с начинающими поэтами печатались мастера: П. Антокольский, П. Асеев, Анна Ахматова, Андрей Белый, Валерий Брюсов, М. Волошин, С. Городецкий, Спиридон Дрожжин, Сергей Есенин, Вячеслав Иванов, Вера Инбер, Рюрик Ивнев, В. Казин, В. Каменский, Н. Клюев, М. Кузмин, О. Мандельштам, В. Маяковский, Ю. Олеша, Б. Пастернак, Вс. Рождественский, И. Рукавишников, И. Сельвинский, Ф. Сологуб, Н. Тихонов, В. Хлебников, В. Ходасевич, Марина Цветаева, И. Эренбург. Во втором сборнике «Новые стихи» было напечатано неопубликованное стихотворение А. Фета, написанное им в альбом Данилевскому: «Я жертвы приносил обильные Прияпу».
В издательстве Союза поэтов вышла известная книга В. Гиляровского «Москва и москвичи»; Е. Ланна «Писательская судьба Максимилиана Волошина»; Д. Благого «Классовое самосознание Пушкина» и др.
Было решено выпустить тетрадочку с автографами поэтов. Составителями были Рюрик Ивнев и пишущий эти строки. Рюрик достал для «Автографов» коротенькое стихотворение А. В. Луначарского:
Счастливая земля!
На крови поколений
Жизнь расцветет невинна и мудра,
И будешь ты чиста, моя планета-гений,
Зеленая звезда с луной из серебра.
Благодаря тому, что Ивнев знал старых поэтов, удалось, кроме стихов В. Брюсова, достать автографы Андрея Белого, И. Рукавишникова, Ф. Сологуба, М. Цветаевой, И. Эренбурга и др.
Мне одному пришлось отправиться за автографом к К. Д. Бальмонту. Он жил в одном из переулков Арбата. Когда отворилась дверь в его квартиру, я увидел несколько девушек. Услыхав, зачем я пришел, девушки под руки ввели в комнату Константина Дмитриевича. Я ему представился, он мягко пожал мне руку. Одна из девушек принесла несколько портретов Бальмонта, он выбрал один из них и написал:
