Василий Козаченко - Молния
Вынося шрифт, Галя не боялась уже, что вдруг станут проверять, перевешивать кассы. Каждый раз, забирая очередную порцию, Максим оставлял точно такую же старательно вывешенную на стареньком скрипучем безмене порцию гвоздей, разных неприметных для глаза железных кусочков. Галя эти кусочки рассыпала по гнездам, а гвоздики, когда старик выходил забивала прямо в кассы.
Все шло своим чередом. Галя выносила шрифт из типографии. Максим до времени припрятывал его в развалинах банка. А когда литер собралось нужное количество, он набрал текст листовки и сразу же уничтожил написанный от руки оригинал.
Тяжелый брусок набора перешел потом к Сеньке Горецкому, а от него уже попал в хату бабки Федоры.
Вторая листовка вышла большая, на весь листок. Такие листы до войны продавали обычно пачками в писчебумажных магазинах, и Сенька Горецкий раскопал две полные пачки в разбитой заводской конторе.
Печатать вторую листовку было труднее, чем первую, Петр с Сенькой возились с этим всю неделю, пока хватило бумаги.
Готовыми листовками туго набили зеленую сумку и вместе с "типографией" снова отправили на сохранение к Володе Пронину. Под тяжелой дубовой решеткой, о которую обычно очищали у порога обувь, был закопан в песке деревянный ящик с толстой крышкой. В нем лежали автомат и две винтовки. Володя положил туда сумку, закрыл сверху решеткой, и теперь топчись тут хоть сто человек, никому и не приснится даже, на чем он стоит.
К Лене Заброде или снова к Сеньке листовки возвращались небольшими пачками уже от Володи.
Были они теперь гораздо конкретнее и обстоятельнее.
А главное - появилась в них еще одна новая и важная примета.
Когда Максим отбил первую, пробную листовку и еще раз перечитал ее, ему уже показалось, что чего-то существенного недостает.
"Но чего же? - спросил он себя. И сразу ответил: - Ясно, чего!.. Подписи. Написать: "Подпольно-партизанская комсомольская группа или организация"? Но зачем немцам и полицаям знать: "группа", да еще "комсомольская"?
Начнут вылавливать всех комсомольцев подряд. Нет, для немцев хорошо бы что-нибудь позагадочнее... И по возможности пострашнее, поугрозистей..."
Максим задумался. Ковыляя взад-вперед по мастерской, старался поймать самое нужное слово и повторял давно уже, как песню, заученные строки:
Сияньем молний, острыми мечами Хотела б я вас вырастить, слова!
"Хотела б я вас вырастить, слова..." Подожди! А может... Так?"
Литер для найденной вдруг подписи не хватило. Но лишний раз встречаться с Галей и подвергать ее опасности Максим не хотел. Кусочек обыкновенной резинки, острый ножик... и вот большие буквы крепко наклеены на деревянный брусок и закреплены внизу, под текстом набора.
Отпечаток на бумаге получился выразительным и угрожающе строгим: "М О Л Н И Я".
24
Максиму хотелось увидеть свое "оружие" в деле, но идти на преждевременное открытое и сознательное "замыкание" он не торопился.
Ему важен был разговор со своими людьми, а не с жандармами. Однако Максим понимал, что такое "замыкание" может произойти неожиданно, помимо его желания и воли. Он готовился к этому, и теперь, когда оно, по-видимому, произошло, его это не удивило и не испугало. Он только хотел знать, где, как и почему это случилось и кто такой Савка Горобец.
Листовка попала к жандармам на четвертый или на пятый день после того, как ее отпечатали. Значит, они уже знают, что где-то тут существует типография и подпольная организация "Молния". И все, кто прочитал листовку, об этом знают. И неизвестная женщина, которая вчера на улице остановила Галю и рассказала ей про Савку, Дементия Квашу, Дуську и о том, что прибыл взвод СД во главе вот с этим золотозубым... Что в этом рассказе правда и что неправда - определить сейчас трудно. Но ясно одно: золотозубый рыскает по местечку и к нему, Максиму, в мастерскую заходил не случайно...
Сперва Максиму, как и всякому человеку, которому угрожает опасность, казалось, что все догадки и подозрения падают именно на него. А он - как под стеклянным колпаком, отовсюду его видно, стоит лишь пошевелиться - и он схвачен. Но это ощущение было у него лишь до тех пор, пока он не попробовал поставить себя на место тех, кто ищет... Да, он на виду, но ведь у тех, кто его ищет, глаза завязаны. Они могут только предполагать, а точно знать никак не могут.
А он, Максим, знает, что его ищут. Он может следить за каждым их движением и вовремя избегать расставленных ловушек. И не только избегать, но и нападать:
путать, сбивать со следа, наносить неожиданные удары!
Но для этого прежде всего надо все знать. И первым делом узнать - кто этот Савка Горобец? Надежная стена стала между "Молнией" и гестаповской командой золотозубого или тонюсенькая пленка из стекла, в которую только пальцем ткни - и она рассыплется? А может, просто случайный, ничего не знающий человек?
Галя до сих пор никогда не слышала о Савке Горобце, а у той тетки спрашивать не могла.
Леня Заброда и Сенька тоже никак не могли вспомнить такого имени.
Володя Пронин и Петр Нечиталюк ничего не могли сказать о Савке, они впервые о нем услышали.
Всем было сказано: прислушиваться к каждому слову врага, следить за каждым шагом полицаев и немцев, глаз не спускать с золотозубого - и обо всем как можно скорее докладывать ему, Максиму.
И было приказано: держаться настороже, чтоб никого не захватили врасплох. Лучше дома не ночевать, а есди негде больше, так, по крайней мере, ложиться спать в таком месте, чтоб в любой момент можно было ускользнуть из рук. Соблюдать комендантский час, затемно не шататься и лишний раз никому не попадаться на глаза.
А если кому-нибудь - или всем им - придется бежать, пусть собираются в левадах под Бережанкой, на сто пятнадцатом километре. Максима они найдут в железнодорожной будке путевого сторожа Яременко. Както Максим встретился со стариком на базаре и на всякий случай предупредил его. Не застанут в первый раз, пусть зайдут к старику через день. А если он там не объявится, что ж... Они об этом услышат. Всякое сейчас может случиться. Они ведь тоже воюют, а на войне как на войне...
Одно только не может и не должно попасть в руки врагу - шрифт. Да что шрифт! Ни одна добытая с таким риском буковка не должна попасть в руки жандармов.
Ни одна не должна пропасть. Если даже только один из них останется на свободе, он должен спасти и сберечь типографию.
Потерять ее, отдать немцам - все равно что на фронте сдать оружие врагу или сдаться в плен с оружием в руках.
Все эти приказы и донесения шли от Максима и возвращались к нему по "цепочке" через Леню Заброду.
В тот день, когда Максим узнал от Гали, что произошло "замыкание", в брезентовой сумке под порогом амбулатории осталось всего двадцать пять листовок. Остальные Леня уже передал друзьям в селах или распространил через Сеньку по всему Скальному. Оставшаяся пачка ожидала посланца из соседнего Подлесненского района. Кто должен был прийти, Максим не спросил, только приказал Лене забрать у Пронина листовки и как можно скорее передать в Подлесненский район и попросить товарища две-три из них наклеить там в самых людных местах. Пусть золотозубый или еще кто пошевелит мозгами, где эти листовки напечатаны - в Скальном, в Подлесненском, а может, в каком другом месте.
