Любовь Сирота - Припятский синдром
— Куда ты меня тащишь?! — сопротивляется Ирина.
— Тише. Сейчас увидишь, — воровски оглядываясь, стучит он в одну из палат гематологического отделения, куда, как известно Ирине, посторонним вход воспрещен.
— Можно?.. — заглянул в палату Денис. — Пошли, — втянул он Ирину внутрь маленькой комнаты с единственной кроватью и столом напротив нее.
От стола навстречу им поднялась, оттянув правое веко и всматриваясь в них, женщина в домашнем халате. Только по этому забавному жесту Ирина узнает руководителя агитбригады, коллегу и подругу по Припяти, Валю.
— Ира, ты ли это?! — в свою очередь поражается та и, прижавшись к подруге, горько рыдает. Ирина гладит ее непослушные курчавые волосы, а у самой по щекам тоже горохом катятся жгучие слезы.
Денис, сев на кровать, пытается развлечь хныкающего двухлетнего малыша, лежащего на спине, беспомощно дергая ручками и ножками, обмотанными толстыми марлевыми компрессами. Лицо малыша искривлено ежеминутным страданием, в глазах — страх, боль и слезы.
— Мам, иди, посмотри на Миколку! — зовет Денис и, взяв лежащего на кровати мохнатого медведя, он грубым голосом говорит малышу. — Ты разве меня не узнаешь, Миколка?!.. Р-р-р...
Подобие улыбка появилось на лице малыша, заблестели мокрые от слез глазенки.
— Ти — Деня!.. Он — Миса!.. — показывает малыш обмотанной ручкой сначала на Дениса, потом на медведя.
Подошедшая к ним Ирина, едва сдерживая рвущееся из груди рыдание, наблюдает эту душераздирающую сценку.
Валя же, наоборот, собралась и как-то вся подтянулась.
— Он так полюбил Дениса!.. Видишь, узнает, — радуется она.
— Что с ним?.. — сдавленно спрашивает Ирина.
— Рак крови…
Вечером молчаливая, удрученная недавней встречей с Валей и Миколкой, Ирина с соседкой медленно подходит к актовому залу, где уже давно идет концерт, слышится задорная украинская песня «Маруся». Соседка, потрясенная ее рассказом, тоже молчит.
— Такой славный малыш, — вздыхает Ирина, открывая дверь в зал, заполненный зрителями в больничных халатах, благодарно слушающими прекрасное исполнение артистов Броварского народного хора.
Артисты в ярких красочных костюмах, но лица их бледны. Они заканчивают петь веселую песню, а грустные, сострадательные глаза их устремлены в зал — к жертвам и героям Чернобыля. На краю сцены стоит журнальный столик с цветами, за которым сидят четыре писателя.
Женщины устраиваются на незанятых местах в первом ряду, и опять рядышком с Александром Васильевичем.
Борис Павлович, сразу заметивший Ирину, шепнул что-то Михаилу, тот спускается в зал, и, сев рядом с нею, шепчет:
— Ирынонько, ты ще выступаешь?.. Чи нэ до того тоби тэпэр?!.
— Ну, почему... Для своих иногда пою...
— Можешь выступыты зараз? — спрашивает Михаил.
Она оглянулась и, увидев в зале главврача и начмеда, кивнула.
— Но нужна гитара, — шепчет она.
— На сцене есть, — вмешался все время внимательно слушавший их Александр Васильевич.
Михаил возвращается на сцену. Песня допета. Борис Павлович, подойдя к микрофону, обращается к зрителям:
— Я прочытаю вам вирш мого товариша Виктора Грабовського:
Друже, спинися!
Не так, як спиняються води холодні.
Не так, як стинається птах в піднебессі
чи камінь в безодні.
Спинись у нікчемному стресі.
Спинися сьогодні —
безмовним осягненням суті озонної
віддайся їй келихом серця!
В малій чи великій зоні ми,
а душу не зраджуй,
не сердься!
Коли кожна віточка марить коханням
у вічній молитві до Сонця,
нехай не притлумить ясного чекання
ні зрада, ні стронцій.
Спинися й помовч,
аби всяка пташина
і навіть росинка болю
відбились в зіницях вселюдського Сина
Любов'ю.
Лиш тільки у чистім суцвітті мовчання,
що ляже Йому до ніг,
пізнаєш вогнисте крило прощання
і певність, що ти переміг
самого себе
у двобої одвічнім,
що нищить і животворить,
аби не лежати бездомним камінчиком
бодай ще хоч мить.
После аплодисментов, он говорит:
— Мы прывэзлы вам украйинську писню, щыре поэтычнэ слово, щоб зигриты ваши зболили души!.. Адже ваша бида — цэ й наша бида. И тому мы тут... Та оце зараз мы побачылы у зали нашу сэстру, поэта и барда, вашу зэмлячку з Прыпьяти — Ирыну й хочэмо надаты йий слово. Просимо, Ирыночко!..
Ирина в длинном халате поднимается на сцену, Миша дает ей гитару. Настраивая ее, Ирина говорит в микрофон:
— Борис Павлович сказал вам чистую правду. Действительно, в этой душной атмосфере замалчивания наших бед первыми услышали наш горький зов, первыми откликнулись на него украинские писатели. Низкий поклон им за это!.. Но поскольку я — человек из зала, то буду говорить о проблемах этого зала... Все помнят, как почти два года назад на майской международной конференции по Чернобылю, проходившей в Киеве, представители медицинского ведомства уверяли мир, что они не зарегистрировали ни одного случая смертности, связанного с аварией на ЧАЭС… Но у нас с вами — у каждого! — есть другая статистика… Как хотелось тогда спросить этих чиновников от медицины — кто им мешает регистрировать такие случаи?!. И вот, после очередной смерти в нашем доме была написана такая песня:
ВАСИЛИЮ ДЕОМИДОВИЧУ ДУБОДЕЛУ, умершему от лейкоза в августе 1988 года, и всем былым и будущим жертвам ЧЕРНОБЫЛЯ…
Не регистрировали нас
и нашу смерть
с авариею связывать не стали, —
не плавилась от слез оркестров медь,
процессии венки не возлагали…
Списали нас
на беспризорный стресс,
на подлые врожденные недуги…
А мы — расплата за лихой прогресс,
всего лишь — жертвы чьих-то сытых буден.
Ирина поет страстно, с болью. Зал оцепенел. Главврач заерзал в кресле. Начмед поднялся и стал нервно вышагивать в проходе. Ирина поет:
Нам не обидно было б умирать,
когда бы знать,
что наша смерть поможет
«ошибок роковых» не повторять
и «действий безответственных» не множить!
Но среди тысяч «компетентных» лиц,
считающих в процентах наши «души»,
душа и честь давно перевелись,
и потому отчаянье так душит.
Списали нас.
Стараются списать
во святость лжи
больные наши были…
Но нас ничто не вынудит молчать!
И даже после смерти
из могилы
мы будем к вашей Совести взывать,
чтоб Землю
в саркофаг не превратили!..
Закончив петь, Ирина поклонилась и передала гитару Михаилу, который взволнованно целует ей руку и помогает спуститься со сцены. Зрители, после секундной паузы, дружно аплодируют, а Миша уже обращается к ним:
