Карл VII. Жизнь и политика (ЛП) - Контамин Филипп
В последние месяцы 1427 года ситуация оставалась неопределенной. Герцог Бедфорд сумел преодолеть кризис в отношениях с Бургундией, вызванный несвоевременным поступком Глостера. Угрозами и уговорами он добился, по крайней мере формальной, лояльности, герцога Бретонского. В распоряжении регента были войска, в подавляющем большинстве состоящие из англичан, обученных, мотивированных, достаточно и регулярно оплачиваемых, хорошо подготовленных и находящихся под командованием известных капитанов. Он мог вполне рассчитывать на поддержку значительной части парижан и нормандцев, которое всеми силами стремились к миру и спокойствию, и с большими опасениями относились к арманьякам, дофинистам и другим "французам".
Слабостью же положения Бедфорда было то, что он являлся только дядей молодого короля Генриха, еще неизвестного своим французским подданным и не имел возможности рассчитывать на малейший бретонский вооруженный контингент, а также получал весьма посредственную помощь от герцога Бургундского, если учесть важность людских ресурсов, находящихся в распоряжении последнего, и большую сдержанность со стороны дворянства, проживавшего на завоеванных территориях. Более того, даже в Нормандии и на соседних с ней землях он не смог, несмотря на беспощадные репрессии и выплату вознаграждения тем, кто доносил и захватывал их, покончить с "лесными бригандами" (разбойниками). Этих "отчаянных и жестоких" бригандов Тома Базен, который был осведомлен об их зверствах (он сравнивал их со свирепыми голодными волками), очень хорошо отличал от налетчиков из лагеря дофинистов, поскольку первые чаще всего действовали на свой страх и риск "располагаясь в местах и замках, подвластных французам", куда они регулярно уходили с добычей. Базен, писавший около 1470 года, называл четыре мотива этих бригандов: праздность и нежелание честно трудиться, ненависть к англичанам, желание захватить чужое имущество, а также избежать королевского правосудия, которое преследовало их за совершенные преступления [209]. На преследование этих бригандов, Бедфорд тратил часть своих военных сил, которые могли быть использованы для решения других задач. В апреле 1424 года Совет регента постановил набрать рыцарей, "мудрых и опытных", которые будут отвечать в своих бальяжах за "изгнание и истребление врагов, бригандов и иных преступников" и "поддержание мира и спокойствия в королевстве" [210].
Не имея достаточных финансов и возможности навязать свою власть очевидным и естественным образом, Карл VII мало похожий на "короля-воина", часто испытывал в эти критические годы серьезные неудачи, такие как разгром под Вернёем. Казалось, что фортуна от него отвернулась. Многие его поступки создают впечатление, что он часто был игрушкой своего окружения, трудно ощутить проявление его личной воли, в решениях принятых после "всестороннего и зрелого обсуждения" в королевском Совете. Конечно, у нас есть его письма, особенно к его добрым городам, которые не лишены энергии и разума, но был ли он непосредственным вдохновителем этих посланий, или они были скорее выражением политики его окружения? Ссылок на его юный возраст недостаточно, поскольку, учитывая обстоятельства, двадцатилетний король, уже мог и должен был заявить о себе. В это время можно говорить о двух его качествах: терпении (ведь ему чаще всего приходилось идти на уступки то одним. то другим и даже терпеть их наглость и пренебрежение) и прозорливости. Среди немногих высказываний Карла этого периода, можно припомнить ответ, который он дал Ришмону, когда тот рекомендовал ему Жоржа де Ла Тремуя: "Мой дорогой кузен, ты еще об этом пожалеешь, потому что я знаю его лучше, чем ты" [211]. Несомненно молодой король уже умел разбираться в людях.
Карлу VII удалось в определенной степени утвердить свою власть, добиться признания как внутри страны, так и за ее пределами, а также воссоздать государственный аппарат, который довольно быстро смог сносно функционировать. С другой стороны, антиарманьякский переворот 1424–25 годов, возглавляемый тандемом Иоланда-Ришмон, не принес ожидаемого результата, и при королевском дворе сохранялись группировки, которые Карл не мог себе подчинить. Видимо, иногда у него возникало ощущение, что он запросто может стать объектом заказного убийства.
Рождение сына во дворце архиепископа в Бурже 3 июля 1423 года между 3 и 4 часами дня, которого назвали Людовиком, явилось одним из его самых больших достижений. Можно понять радость, выраженную в письме, разосланном его подданным по этому случаю. Первому об этом сообщили конечно же Папе, который в ответном письме сердечно поздравил обоих родителей. Для младенца в соответствии со всеми правилами был составлен гороскоп. На следующий день, 4 июля, новорожденного окрестили в соборе Святого Стефана. Обряд провел Гийом де Шампо, епископ Лаона, а крестными отцами стали Иоанн, герцог Алансонский (первый из принцев крови, находившихся в то время при дворе), и Мартин Гуж, епископ Клермонский и канцлер Франции. Роль крестной матери была доверена Жанне Орлеанской, дочери находившегося в плену герцога Карла, которая была помолвлена с герцогом Алансонским. Следует отметить, что у Карла VII до 1428 года других детей не рождалось. Поэтому понятно, что он сделал все возможное, чтобы защитить своего единственного отпрыска, который, с 13 января 1424 года получил свой двор вверенный попечению Жака Труссо, виконта Буржа и был разлучен с матерью в июле 1425 года, а затем перевезен в замок Лош, где ему предстояло провести большую часть своего раннего детства [212].
Глава IV.
Время Жоржа де Ла Тремуйя (1427–1433) I: Орлеан и Реймс
Жорж де Ла Тремуй в деле
"Предоставить полномочия и управление в отношении нас и наших дел", так сам Карл VII определил в 1431 году положение Жоржа, сеньора де Ла Тремуй, своего главного советника на протяжении пяти лет, пока он не был внезапно уволен в июне 1433 года. Вместо термина "глава правительства", который для обозначения его роли охотно использовали современники, можно, например, употребить выражение "единственный и самый верный друг короля", сформулированное в начале XVI века анжуйским хронистом Жаном де Бурдине.
Согласно Жесте благородных французов (Geste des nobles François), хронике с откровенно антибуржуазной направленностью, в 1427 году "при дворе появился монсеньор Тремуй и Сюлли который быстро получил власть и стал управлять вместе с королем" [213]. Тот же источник говорит, что это было причиной недовольства многих в окружении Карла VII и фактически все его родственники были на стороне герцога Бургундского, который раньше вел войну против короля, и, именно "с разрешения" Ла Тремуя его родственник Гийом, сеньор де Рошфор, открыто встал на сторону англичан, сдав им замок Этамп, а также Питивье и другие места. Очевидно, что с самого начала своего "правления" Ла Тремуй не пользовался единодушной поддержкой.
Тем не менее, по своему статусу, продолжительности "правления", амбициям и влиянию он значительно превосходил предыдущих фаворитов, таких как Камю де Болье и Пьер де Жиак. О Ла Тремуе можно говорить как о настоящем государственном деятеле и поэтому стоит задаться вопросом о мотивах и побудительных причинах его политики.
Когда он впервые появился на сцене в середине 1427 года, опрометчиво выдвинутый Ришмоном, которого он очень быстро сместил, Жорж де Ла Тремуй был далеко не новичком в политике. Он родился около 1385 года в семье придворного Филиппа Смелого Ги де Ла Тремуя приобретшего свое состояние благодаря женитьбе на Марии де Сюлли, наследнице очень богатой и знатной семьи. В 1408 году Жорж был посвящен в рыцари Иоанном Бесстрашным на поле битвы при Оте [214]. В следующем году он стал камергером герцога, а также камергером Карла VI, что в то время не было необычным. В 1410-х годах его обвинили в том, что он поощрял и побуждал Дофина Людовика Гиеньского к его праздной жизни. В 1413 году Жорж благодаря протекции герцога Бургундскому на некоторое время стал капитаном Шербура. Он находился в составе французской армии при Азенкуре, но бежал с поля боя и надо заметить, что воинские подвиги никогда не были у него в приоритете. Вместе с Пьером де Жиаком и Луи де Босредоном он входил в скандальную свиту королевы Изабеллы. Примерно в то же время он весьма неожиданно женился на вдове герцога Иоанна Беррийского, Жанне, графине Булонской, которая была старше Жоржа на десять лет, и которую он быстро отправил под надзор в Овернь. Позже он дистанцировался от Иоанна Бесстрашного, но пытался играть роль посредника между герцогом и будущим Карлом VII. Потом в руки Жоржа попал епископ Клермонский Мартин Гуж, которого он заключил в тюрьму в своем замке в Сюлли, и требовал за него выкуп (обвинив епископа, справедливо или нет, в том, что тот присвоил движимое имущество и деньги герцога Беррийского, первого мужа его жены). Потребовалась демонстрация силы со стороны будущего Карла VII, чтобы прелат был освобожден. Брат Жоржа, Жан, сеньор де Жонвель, в свое время был первым камергером Филиппа Доброго. В 1424 году Жорж получил от герцога Бедфорда охранную грамоту для поездки в Париж на свадьбу брата, которая состоялась в Бургундском Отеле. В 1427 году он объединился с Ришмоном, чтобы избавиться от своего бывшего сообщника Пьера де Жиака, и, будучи к тому времени вдовцом [215], вскоре женился на его вдове, Екатерине де Л'Иль-Бушар, что повергло всех в шок. А 27 июля того же года Бедфорд от имени Генриха VI, конфисковал имущество Жоржа и передал все его брату Жану. Таким образом, замок Сюлли перешел под власть бургундцев.
