Коко Шанель. Я сама — мода - Марли Мишель
— Нет, нет, нет, — ответила она не без определенного удовлетворения в голосе. — Дмитрий Павлович человек свободный и может поступать как ему заблагорассудится. К тому же Консуэло Вандербильт — или, точнее, леди Спенсер-Черчилль — уже положила глаз на Луи-Жака Бальсана.
Мися не стала пояснять, что очередным предметом любви известной американской мультимиллионерши стал брат Этьена Бальсана. «Мир так тесен, — подумала она. — Интересно, Стравинский уже знает, что Коко предпочла ему неженатого великого князя?»
— Вот как, — вздохнула Ольга. — Консуэло Вандербильт положила глаз на Луи-Жака Бальсана… Ах, с тех пор как родила, я совсем отстала от жизни. Вы не знаете, как проходят гастроли в Испании? Очень надеюсь, что Дягилев, Стравинский и вся труппа чувствуют себя настоящими триумфаторами.
Мися испуганно посмотрела на нее. Неужели она подумала о Стравинском вслух? Если так, то это было очень неразумно с ее стороны. Ей совсем не хотелось уступать Ольге или Пабло Пикассо пальму первенства в распространении известия о новой любви Коко. Она намерена была сама стать источником этой пикантной информации. Слухи разлетались так быстро, а Мися терпеть не могла роли пассивной статистки в подобных историях. Хорошо хоть, Ольга настолько высоко оценила степень ее осведомленности во всех главных событиях, что спросила об успехах труппы.
— Да, они там уже, наверное, оглохли от аплодисментов, — ответила она.
— Такой успех? Как хорошо.
Но Мися уже не слушала. Беседа начинала тяготить: ей стало скучно. Да и духота мучила все сильнее. Она решила, что долг вежливости отдан сполна.
В порыве сердечности она схватила холодную руку Ольги.
— Голубушка, мне пора идти.
— Обещайте, что придете еще, чтобы посмотреть, как быстро развивается Паоло! Наш малютка растет не по дням, а по часам.
Вместо ответа Мися одарила ее ослепительной улыбкой и крепким рукопожатием. Это было все, что она пока могла положить на алтарь дружбы. После этого она так энергично покинула квартиру, что это больше напоминало бегство.
На улице она долго не могла надышаться влажным холодным воздухом, который после жарко натопленной комнаты показался ей нектаром, даже не стала застегивать шубку, подставив грудь ледяному ветру. Головная боль, сдавившая лоб железными тисками, постепенно отступила. Радуясь, что наконец вырвалась из плена обременительной дружбы, она задумчиво разглядывала облачка пара, рождавшиеся от ее теплого дыхания.
Некоторое время Мися бесцельно бродила по улицам Восьмого округа с его красивыми зданиями из песчаника, на которых лежала печать градостроительного таланта Жоржа Эжена Османа и которыми она никогда не могла налюбоваться. Потом ей бросилась в глаза желто-синяя вывеска почтамта.
Она вдруг почувствовала, что уже не властна над собой, словно ею управляла чья-то рука, и не смогла бы объяснить причину своего намерения. Знала лишь, что должна что-то предпринять, чтобы положить конец этому, с ее точки зрения, безобразию. Так будет лучше для всех.
И больше уже ни о чем не задумываясь, она вошла внутрь, попросила у мужчины в окошке бланк телеграммы и ручку. Место за высоким столом для клиентов как раз освободилось — от него отошел господин среднего возраста, — и она поспешила занять его.
Подойдя к столу, она положила на него бланк, сдвинула сумочку от запястья левой руки к локтю, чтобы опереться на стол, и написала следующее:
«Коко Шанель предпочитает великих князей музыкантам!»
Решительно, чтобы не передумать, она повернулась и, словно спасаясь от преследования, понеслась к окошку.
— Извините! Ноу меня срочная телеграмма! — сказала она возмущенной даме, которую весьма неучтиво оттеснила в сторону, встав перед ней.
Что касается срочности, то это, в сущности, была правда.
— Прошу вас немедленно отправить эту телеграмму в Мадрид, в «Палас-отель»! — сказала она служащему. — Месье Игорю Стравинскому в собственные руки.
Глава четвертая
«Роллс-ройс “Серебряный призрак"» необычного темно-синего цвета несся вперед, мотор гудел умиротворяюще, напоминая Габриэль звук швейной машинки. Мимо пролетали деревья, еще голые после зимы, в окна врывался прохладный ветер, хлопал тканью откидной крыши, трепал ее волосы, высовывающиеся из-под кожаного шлема. Солнечные лучи, первые предвестники весны, прорезав серые тучи, отражались в темном металле капота и на приборной доске.
Еще вчера стало так тепло, что во время своей пробной поездки в Руан Дмитрий умудрился обгореть на солнце. Когда он вернулся в Париж, портье сначала не хотел пускать его в отель, посчитав багровый цвет лица признаком пристрастия к алкоголю. Когда все прояснилось, Габриэль и Дмитрий от души посмеялись, и она надеялась, что на этом неловкие ситуации для ее благородного возлюбленного и закончатся.
Она нежно коснулась его щеки кончиками пальцев.
— Трогать шофера запрещается, — не отрывая взгляда от дороги, пошутил он. — Ты сильно рискуешь, что я отпущу руль и поцелую тебя.
— Не сметь прикоснуться к тебе до самой Ментоны — я этого не выдержу!
— Я тоже. Поэтому самое позднее на полпути мы сделаем остановку.
Значит, где-то в Оверни, машинально прикинула ома. Они с Боем часто ездили на юг, но никогда не останавливались там, откуда она была родом. И сейчас Габриэль странным образом ощутила потребность вернуться туда, где выросла, где умерла ее мать. Ей словно нужно было крикнуть этим базальтовым скалам и холмистым пастбищам, этим средневековым городкам, что она здесь! Что из маленькой робкой девочки, выросшей в нищете, она превратилась в преуспевающую и состоятельную женщину, которая с легкостью могла позволить себе отпуск с великим князем на Лазурном берегу.
Вообще-то они планировали провести несколько дней в Ментоне, в каком-нибудь отеле, где их никто не знает. Ментона не входила в число популярных светских курортов, и там они не станут поводом для пересудов. Все великосветские сплетники предпочитали наслаждаться жизнью в Монте-Карло, Каннах или Антибе. Дмитрий нуждался в этой анонимности даже больше, чем она. И не только из-за своего титула. Он рассказывал Габриэль, что уже давно заметил за собой слежку. К нему явно присматривались — причем не только полиция, но и французские шпики и агенты большевиков. От одного знакомого француза из министерства внутренних дел он узнал, что там имеется целое досье, где фиксируются чуть ли не все его передвижения.
— У них у всех свои соображения на мой счет, но в одном они единодушны — они хотят знать, какие политические цели я преследую, — мрачно добавил Дмитрий. — А я просто хочу быть с тобой, Коко. Просто хочу немного солнца.
Овернь в этом смысле ничуть не хуже Ментоны, подумала Габриэль. И там, и там его никто не знает.
— Давай… — начала она, но Дмитрий заговорил одновременно с ней:
— Ты хотела…
Смутившись, оба замолчали, возникла неловкая пауза. Слишком недолог был еще их роман, чтобы они могли угадывать мысли друг друга. Кто знает, будут ли они вообще способны на это когда-нибудь. С Боем они понимали друг друга без слов, но с Боем у нее вообще все было иначе.
— Говори ты, — сказал Дмитрий.
Но Габриэль уже не помнила, что хотела сказать. Воспоминания о Бое разом затмили окружающую ее реальность и все прочие воспоминания. Последний раз, когда она ехала на юг, Этьен Бальсан выбрал другую дорогу. Тогда была ночь, и все было совсем не так, как сейчас. Габриэль вдруг словно оказалась в темном тоннеле, во власти гнетущих мыслей о самых страшных часах своей жизни.
— Что ты хотела сказать?
Голос Дмитрия вернул ее в настоящее.
— Не помню, — пробормотала она, вздрогнув, будто просыпаясь от кошмарного сна.
Некоторое время только шум мотора и ветер за окном нарушали тишину, повисшую между ними. В конце концов, Габриэль повернула голову и нерешительно взглянула в его сторону. Рассердило ли Дмитрия то, что ее мысли витали где-то далеко — не здесь и не с ним? Их связь была пока такой же непрочной, как наспех приколотая к ткани выкройка. Слишком мало времени они провели вместе. Выражение его лица было непроницаемым, взгляд устремлен на дорогу, Ничто не указывало на то, что он испытывал досаду или обиду. Она закрыла глаза, мечтая поскорее оказаться на месте.
