А Бахвалов - Нежность к ревущему зверю
Боровский вынес из этих бесед главное - подтверждение своей правоты, а затем бесхитростно лез напролом, не желая соглашаться на "вторые роли" в фирме, где отработал тридцать лет, не допуская и мысли, что рядом с ним работают летчики, ни в чем или почти ни в чем ему не уступающие.
Лето началось туманами и обложными дождями, словно расплачивалось за ясноглазую весеннюю теплынь.
Из-за плохой погоды несколько раз отменяли первый вылет "С-441". Бесконечные отсрочки измотали экипаж, механиков, ведущих инженеров, аэродромные службы. Нависшая над летной базой хмара на картах синоптиков выглядела широкой заштрихованной полосой, протянутой от Скандинавии до Приазовья. Плавно изгибаясь, полоса эта разделяла два эпицентра с почти равным атмосферным давлением, и облачность как бы застыла между ними.
По утрам на площадке перед зданием летной службы собиралось множество автомобилей, фото- и кинорепортеров, спецкоров газет. Техника заставляла киношников всякий раз заново выстраиваться по сторонам взлетной полосы, устанавливать треноги киносъемочных аппаратов и тягостно ждать, пока на КДП не объявляли отбой.
Синоптики на вопросы о видах на следующий день неизменно отвечали:
- Может, прояснится, а может, и нет.
- Как у той бабушки? - усмехались уставшие ждать корреспонденты.
- Какой бабушки?
- Которая надвое сказала.
Репортеры побывали у всех, кто соглашался сказать "два слова" об экипаже.
Операторы, назначенные на самолет сопровождения к Борису Долотову, с утра садились "забивать" в домино вместе с экипажем, в полной уверенности, что они-то не опоздают сделать свое дело. После каждой партии двое проигравших должны были пролезть под бильярдным столом, играть же в бильярд было невозможно из-за наплыва жаждущих запечатлеть или описать первый вылет "С-441". Чаще других выигрывали Долотов и Костя Карауш. Это казалось несправедливым, подогревало страсти осовевших от безделья болельщиков.
- Умственная игра, - иронизировал, ни к кому не обращаясь, один из спецкоров, называвший себя писателем, - вторая по сложности после перетягивания каната.
- А вы присядьте, - советовал Карауш. - Попробуйте, инженер человеческих душ.
Спецкор не выдержал... И через десять минут, растопырив длинные руки и худые ноги, писатель проползал под бильярдом.
Наконец небо очистилось. Еще при выезде из города Лютров заметил голубые просветы между облаками, а когда подъезжал к базе, Чернорай выруливал на старт.
По всей километровой линии рулежной полосы плечом к плечу стояли люди. И хотя давно прошли те времена, когда новый самолет мог попросту не взлететь, первый вылет по сей день таит нечто, вызывающее тревогу. И чем дольше тянутся приготовления, тем сильнее беспокойство в душах людей.
Слева от застывшего на стартовой площадке лайнера стоял "ЗИЛ" Главного. Соколов мерил шагами кромку бетона, не поднимая головы, выслушивал ведущих инженеров КБ и летной базы, коротко говорил что-то, изредка вскидывая глаза на собеседника. Когда Чернорай доложил о готовности и об этом передали Главному, тот сел в автомобиль, и шофер ходко покатил вперед, по непомерно широкой для "ЗИЛа" взлетной полосе. Все свои самолеты Главный провожал в первый полет у места отрыва от земли.
Долотов уже с полчаса утюжил небо над летным полем. На кромках лишенных стекол иллюминаторов его самолета свистел воздух: в отверстия, как в бойницы, фотографы и кинооператоры нацелили свою глазастую технику. Дождавшись, когда Долотов вышел на прямую к месту старта, Чернорай вывел двигатели на взлетный режим и снял корабль с тормозов.
Люди затаили дыхание. Теперь лайнер будет бежать, пока не взлетит. Время разбега отсчитывалось ударами сердец, и с каждым ударом сердце каждого словно увеличивалось в объеме. Магия рождения самолета никого но оставляет равнодушным, независимо от степени причастности к его созданию. Да и как ее измерить, эту степень?
"Наш!" - это и общая награда, и общее звание, и общее достоинство, и одинаковый для всех хмельной вкус радости.
Наблюдая за разбегом, Лютров испытывал чувство, похожее на страх и знакомое мотогонщикам, оказавшимся на заднем сиденье мотоцикла.
Оторвалось от земли колесо передней стойки шасси, острое окончание фюзеляжа подалось в небо. И вслед за тем последовало как бы прощальное касание бетона многоколесными тележками основного шасси. Уже в воздухе, но еще не в небе, лайнер обрушивает на Главного и всех, кто стоит рядом, победный рев четырех двигателей.
На дрожащих от волнения губах Соколова проскользнула, прячась в глубоких складках щек, растроганная улыбка. От сострадания к этой улыбке, вызванной, может быть, последней радостью великого инженера, у Лютрова перехватило дыхание.
После трех проходов над летной базой Чернорай старательно посадил машину и зарулил на стоянку.
Напряжение ожидания перешло в открытую радость. Экипаж сходил по трапу навстречу улыбкам, рукоплесканиям; победа десятков тысяч людей сделала четверых из них триумфаторами.
Чернорай не показался Лютрову взволнованным - ни когда его подбрасывали над головами, ни когда его истово целовал Старик, ни когда он отвечал на вопросы разгоряченных журналистов, ни на коротком разборе полета в кабинете начальника базы. Апартаменты Старика превратили в банкетный зал.
Торжественное застолье началось сдержанно, театрально, а закончилось весело и бестолково. Говорились речи, тосты, от поцелуев у Чернорая вспухли губы. Все ждали, когда избранный тамадой Боровский даст слово Гаю, сидевшему справа от Лютрова. Шеф-пилот умел говорить так, что все сказанное им запоминалось.
И вот Гай поднялся. Костюм цвета мокрой золы с красной искоркой, тускло-красный галстук. Красивое лицо его было серьезно и спокойно, он уже знал, что скажет, и все, глядя на него, смолкли, притих звон вилок.
- Этот год - как жизнь, - просто сказал Гай. - Начался он с проводов в последний путь четверых наших товарищей, наших друзей. Сегодня - большой праздник: Слава Чернорай вместе с нашими самыми молодыми ребятами Федей Радовым, Гришей Трофимовым и Колей Харебовым поднял в воздух самолет, которым мы можем гордиться. Это большой праздник. Но есть старый обычай: в день большого праздника выплескивать из бокалов часть вина, дабы поубавить себе удовольствия, потому что день твоей радости может совпасть с горем других. Этот обычай напоминает: не забывай о тех, кто не может разделить с тобой твоего веселья. Слава Чернорай и все сидящие здесь не обидятся на меня, если я в такой день приглашу помянуть тех, кто был рядом с нами и кого уже нет, кто никогда больше не придет на наши праздники: Георгия Димова, Сашу Миронова, Сергея Санина, Мишу Терского. Пусть каждый из нас выплеснет из себя чуточку праздника и вспомнит о них!
