Александр Бахвалов - Время лгать и праздновать
Обзор книги Александр Бахвалов - Время лгать и праздновать
Время лгать и праздновать
Скупость подающего золотит копейку.
«Изречения нищих»ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
По здравом размышлении — стоит ли перебивать сон и портить настроение ближним — Мятлев и второй пилот подались в служебную гостиницу, а Нерецкой и бортмеханик Митенька уехали домой, на что у каждого из них был свой резон.
— Мне чем позже, тем лучше — не видать, как жена скосоротится. Такой у нее условный рефлекс на меня. Все слова выдала, теперь мордой изображает, что я дерьмо, а не отец семейства — третий год квартиру выбиваю… Глядит, как придурку аплодирует. Дочку на руки возьму — кривится, галстук примеряю, глядь — снова рожу перекосила, шахматный этюдик присяду решить — та же реакция. Заклинило. С виду баба как баба, рожать умеет, а возле нее дышать нечем…
Грузный, толстоплечий мямля, из тех, что поставь — стоит, положи — лежит, Митенька сидел напротив Нерецкого в позе потерпевшего поражение атлета-тяжеловеса и, плачась на житье, неотрывно глядел в темное окно вагона, как бы опасаясь, что его невеселое душевное состояние могут усугубить приметы сострадания на лице слушателя. Вся его большая понурая фигура не оставляла сомнений, что бедолаге и в самом деле плеснули какой-то редкой пакости из котла судеб человеческих… Но нельзя же совать полученное варево под нос встречному-поперечному на том основании, что оно несъедобно!..
Нерецкой терпеть не мог откровений на тему семейных неурядиц, устных и печатных. Они напоминали ему густой едучий дым от мусорных куч, сжигаемых во дворе по понедельникам: гарь и вонь от всего, что в них истлевало, расползались по окнам домов и физиономиям прохожих длинным матерным посланием дворника белому свету вообще и его обитателям в частности.
«Доконает он меня», — думал Нерецкой, измученный адской жарой степного Поволжья, откуда они вернулись после шести дней ожидания обратного груза. И ладно бы только жара: в тамошнем городке живут без воды по двадцати часов в сутки! Днем в добела вылинявшем небе божьей карой висит нещадное солнце, ночью духота, бессонница и неотвязное, изматывающее ощущение неопрятности. Еще и теперь, в получасе езды до дому, не верилось, что его ждет душ, чистое белье и прохладный воздух дождливой ночи из распахнутого окна, что наконец можно будет выспаться, не натягивая на подушку собственную сорочку — дабы приглушить тошнотворный запах стирального порошка от непрополощенных наволочек.
«Ему выходить на третьей остановке… Нет, кажется, на четвертой. Две проехали…» — косил в окно Нерецкой.
— Дня бы не жил — детишки… Из-за них тянет домой, а как вспомнишь, с женой спать под одним одеялом, веришь — выть хочется!..
Сморозив анекдотное, Митенька вымученно улыбнулся и сконфуженно помолчал. Но, убедившись, что Нерецкому не смешно, что он понимает как надо, из признательности заговорил с еще большим расположением:
— Не поверишь, я ее из деревни привез… Видал идиота?.. Между прочим, из тех краев, где мы загорали… Я тогда в КБ трудился, а там куда командировка, холостых в первую очередь. Ты неделю пожил, а представь — лето напролет?.. Да мошка по июль!.. Одно спасение, Волга рядом. Ну а как арбузы пойдут, так вообще!.. Мы с другом всякий раз у старухи бобылки квартировали — из-за погреба: доверху арбузами заваливали!.. Придешь по жаре на обед, нырь в подпол и век бы не вылезал!..
Митенька ожил. Задвигались только что бессильно лежавшие на коленях тяжелые руки. Он или забыл, с чего начал, или не хотел смешивать постылое настоящее с милым сердцу прошлым. На лице появилась слабая, словно бы виноватая улыбка.
— Но главная забава — рыбалка!.. По выходным всем гомозом на грузовик и — километров за тридцать!.. Хозяйством обрастали не хуже заправских рыбарей — лодки, моторки, палатки, спальные мешки, не говоря уже о ловчей приладе — лески там, удочки. С кем ни заговори, одна рыба на уме, работа вроде сбоку припека — чуть не помеха. В такой вкус вошли — жереха в локоть за мелочь почитали!.. И допрыгались… — Митенька благодушно качнул объемистым животом в беззвучном смехе. — Моего ведущего, Сизова-Пехорского, севрюга утопила!.. Вообще-то он был просто Сизов, да как-то по пьяному делу сверзился на «Москвиче» в речку Пехорку, ему и присвоили прибавку. Тянуло ханурика к воде… А как вышло. Рыбачили нелегально, по ночам, и выпивку берегли к утру, чтоб под ушицу, а он не утерпел, с вечера приложился!.. Его и в сон клонит, спасу нет, и рыбку жаль упустить, что делать?.. Так он леской обвязался. Мол, рыбка дернет, я и проснусь. Надо же — сообразил. Рыбка-то с крокодила, и леска будь здоров — быка можно заарканить! Слышим, после двенадцати кто-то заблажил и сразу смолк!.. Ночь темная, глаз коли, один от другого сидим порядочно, у каждого в голове рыбачья фантазия, ну и подумали, кому-то подвалило — крупную подцепил, даже взревел на радостях!.. А как рассвело — мать честная! Ведущего нема!.. Вещички тут, початая пол-литра у воды — на предмет охлаждения, короче — калоши как новые, а сам всмятку!.. Таскали нас после той рыбалки!..
Увлекшись, Митенька чуть не прозевал свою остановку — вскочил, когда поезд распахнул двери. Затенив ладонью блеск оконного стекла, Нерецкой поискал его на платформе, чтобы отозваться, если тот махнет рукой, но сначала ничего не увидел, потом в свете фонаря замелькали бегущие к поезду пестро одетые молодые люди… Он сидел в заднем вагоне и, мысленно прикинув расстояние от бегущих до конца поезда, решил — успеют. И как пообещал: несколько секунд прожил в беспокойном ожидании, пока не услышал топот, смех, галдеж.
Первой, подпрыгивая, как при игре в классики, в распахнутые двери салона вбежала пылающая румянцем девушка.
— Туфля!.. — из последних сил кричала она, изнемогая от хохота и скаканья на одной ноге.
— Лови!.. — Парень с гитарой умело бросил обувку.
— Егорушка, миленький, опять ты меня спасаешь!.. Я покорена, проси, чего хочешь!..
— Сочтемся.
— Братцы, Юки нетути!..
— И художника!..
— Точно. Он ее умыкнул!.. — дурашливо-серьезно заключил парень в зеленой куртке.
— Ой, и в самом деле они с Непряхиной остались!.. — подхватила в панике рыжая девушка с маленьким, старательно забрызганным веснушками личиком.
— В тамбуре, не вопи!.. — степенно сказал Егор.
— Чего они там?.. — округлила глаза румяная красавица.
— Целуются! — тут же бросил ей парень в зеленой куртке.
Не успевшая присесть полногрудая девица в полосатой тельняшке настороженно замерла, ревниво глядя в сторону дверей. От подружек ее отличало не только сложение, но и не в меру затрепанные брюки, тускло-русые, по-русалочьи распущенные волосы, которые мотались по толстым плечам, как свалявшиеся, и размалеванные под стать всему на ней веки, ресницы, губы.
— Ты поразительное трепло, Чернощеков!.. — Потерявшая туфлю созерцала парня в зеленой куртке безмятежно ясными голубыми глазами: мол, я сказала «трепло», потому что это для всех очевидно, и только поэтому. На ее остывающем лице не проявилось никаких сопутствующих заявлению чувств, и только яркие пухлые губы чуть тронула гримаска ленивого пренебрежения.
— Петенька у нас не трепло, Петенька у нас юморист! — ласково запричитала рыжая девушка. — Давеча его опять в газете напечатали под псевдонимом Ч. Пернащеков!.. «До весны еще далеко, а над городом уже слышится бормотание фенологов!» Так, Петенька?..
Не отозвавшись, парень в зеленой куртке подозрительно уставился на девицу в тельняшке:
— Сонь, ты что?..
— Что что?..
— Потускнела вроде…
— Как потускнела?..
— Вроде кассирши, у которой сдачи требуют.
Компания грохнула смехом, один юморист не смеялся, и в этом было что-то бесчувственное, недоброе. Не дав шуму стихнуть, тоненькая, похожая на мальчика-мима девица в черных брюках и черном свитере слезливо сморщилась:
— Ой, а я есть хочу!..
— Не надо было пироги выбрасывать! Серафима Лаврентьевна пекла старалась, а они!..
— Никто не выбрасывал, мы собаку задобрили, чтоб не кусалась!..
Пятая девица, одетая просто, с ничем не примечательным личиком, не произнесла ни слова. Усаживаясь, она несколько раз приподнималась, разглаживая юбку под собой и на коленях, затем уложила на них свернутый подушечкой капроновый плащ — уложила, разгладила складочки и, придерживая его скрещенными ладошками, аккуратно молчала, с аккуратным дружелюбием поворачиваясь к тем, кто говорил.
Вновь раскинулись двери, и вошли еще двое. Первым — молодой человек, с пушистой русой бородкой, яркими карими глазами и всей нарядной гибкой фигурой напоминающий картинку из молодежного журнала мод. Девушка отстала шага на три и шла нарочито медленно, и когда Нерецкой получше разглядел ее, его охватило чувство неловкости, какое испытывают нежелательные свидетели.
