Александр Бахвалов - Нежность к ревущему зверю
Обзор книги Александр Бахвалов - Нежность к ревущему зверю
Александр Бахвалов
Нежность к ревущему зверю
О книге
Завоевание человеком неба никогда не опиралось на исчерпывающие знания о законах полета. Но это не останавливало тех, кто посвящал себя пятому океану. Таков человек, и здесь его величие, трагедия и красота.
На стыке самолетных систем и полета стоит человек. И если «звуковой барьер» в недалеком прошлом доставил массу самых разных неприятностей авиационному миру, то проблемы управляемости современного самолета в первую очередь напомнили о возможностях человека за штурвалом.
Не случайно именно этот конфликт определяет развитие событий в романе Александра Бахвалова.
«Нежность к ревущему зверю» — одна из немногих книг, со столь завидной глубиной отображающая непростую взаимозависимость человека и его профессии.
Главный герой книги — летчик-испытатель Алексей Лютров — привлечет читателя правдивостью своего внутреннего мира, духовным богатством, честностью — главными приметами облика нашего современника. Любовь героя к своей профессии глубоко осознана, труд привлекает его не только сам по себе, но как социальная категория, как историческая необходимость споспешествовать промышленному процветанию Родины. Как бы ни была трудна и опасна его работа, как бы ни настораживали неизбежные побочные следствия «машинизированной цивилизации», нам не дано иного пути сохранить, сберечь главное наше достояние — завоевание человеческого духа на пути к грядущему золотому веку мира — коммунизму.
Таково духовное кредо героя романа летчика-испытателя Алексея Лютрова.
Персонажи книги, описание событий, летные происшествия — все это отмечено верностью характеристик, точностью и глубиной обрисовки поведения действующих лиц в изображаемых обстоятельствах.
Э. Елян, Герой Советского Союза, заслуженный летчик-испытатель СССР.1
Если на ветровом стекле не вспыхивают, колюче мерцая огненными ежами, фары встречных автомобилей, путь от города до аэродрома становится отдыхом. Утекающая под капот «Волги» дорога, едва видимая глухомань осинника по сторонам и пчелиное жужжание работяги-движка настраивают так, словно все, что связывает тебя с миром, осталось позади. Ты — нигде. Между тем, что было, и тем, что будет.
Лютров вспоминает попутчиков, которых нередко сажает к себе в машину по дороге на аэродром. Они тоже как-то сразу проникаются состоянием отрешенности, становятся откровеннее. Может быть, существует некое непознанное свойство скорости, влияющее на расположение людей друг к другу?
На этот раз попутчиков не будет, он слишком поздно выехал из дому. А жаль. Лютрову нравился здешний говор, речь старожилов дальних деревень. Нигде больше но говорят с такой напевной интонацией, такими речитативно закругленными фразами. Хоть в шапку собирай. Как-то он сказал об этом деду, которого подвозил к попутной деревушке.
— Верно, сынок, — весело-важно согласился дед, — наш мужик лепит слово ловчее других, душой, значит, речист.
Дед помолчал, улыбнулся.
— А вот мой свояк, тот все больше иностранно слово к себе приваживает. От ума, значит. А как его привадишь? Ить все одно приблудный пес, не ращенный… Другое дело — обозвать кого таким словом, это да. Чего оно там значит, хрен с ним, важно, как его в деревне обозначили да к кому присобачили… Свояка-то мальчишки «хобием» прозвали. Умора…
Занятный был дед. Борода ухоженная, волосок к волоску, глаза лукавят, на щеке кокетливой соринкой девичья родинка.
И поговорить не дурак. Лютров заочно перезнакомился со всей дедовой родней, со всеми добрыми и недобрыми людьми неведомой деревушки Сутоково. Но, заметно было, рассказывал старик не от душевного беспокойства, а словно бы только для того, чтобы выведать мнение Лютрова, проверить на нем всякий свой вывод.
— Верно говорю?
— Не силен я, отец, в крестьянской науке.
— Понимаю, — снисходительно отозвался дед. — Это я так. Интересно, как ты думаешь; есть в тебе какое-то угодье, рядом с тобой полегше дышать… Хотя сразу-то я и не разглядел тебя, парень. Больно здоров ты.
Старик говорил правду. Когда человек, подобно Лютрову, велик ростом, остальные внешние приметы его как бы стушевываются, отступают на второй план, да и привлекательность не слишком подвижного смуглого лица Лютрова требовала разгадки; не всякий случайный знакомый успевал заметить, с каким постигающим вниманием разглядывал или слушал людей Лютров. Во взгляде его темно-серых глаз в русых ресницах угадывалась ничем не обеспокоенная цельность внутренней жизни — очень привлекательная черта для людей, не уверенных в себе, робких, слабых и таких, как этот старик, — душевно общительных.
Когда Лютров остановил машину у большого щита с надписью «Берегите птиц и зверей», дед удовлетворительно заключил:
— Славно докатили. Сколько те за проезд?
— Будете богаче меня, тогда и расплатитесь.
— Ишь ты, богаче… Не дождешься, брат.
Придерживая приоткрытую дверцу, он спустил ногу на землю, но не вышел, а повернулся к Лютрову и с достоинством поблагодарил:
— Ну, спасибо, уважил.
Вспомнив этого попутчика, Лютров пожалел, что поздно выехал; за полтора часа езды он не встретил на дороге ни души, а впереди еще половина пути.
Ребята из экипажа предпочитают жить в гостинице в перерывах между полетами, а не мотаться в город и обратно, вроде своего командира. И теперь спят, наверное. Или играют в преферанс.
Впрочем, штурман Саетгиреев наверняка или спит, или скучает по своей жене-музыкантше. Если двигателисты не продлят ресурс своим изделиям на «С-44», то завтра они сделают последний полет перед заменой всех четырех двигателей, и тогда Саетгиреев сможет погостить недельку-другую дома.
Полеты на этой большой машине, связанные с освоением новых навигационных систем, длятся весь апрель, и почти все это время больше всех занят штурман. Через два-три полета в экипаж присылают нового стажера-оператора, чтобы Саетгиреев ознакомил его с навигационным комплексом. Если не считать нескольких опытных агрегатов, установленных па двигателях, да хозяйства Саетгиреева, то «С-44» можно считать обычной серийной машиной, и для экипажа это скорее рейсовые, чем испытательные полеты. Лютров со вторым летчиком, подменяя друг друга, всегда находят время отдохнуть, откинувшись на сиденье катапультного кресла. Впрочем, завтра и Саетгирееву будет полегче, ему поставили новый локатор, с которым нужно как следует освоиться одному, без стажера. Ему для этого достаточно одного полета. Отличный навигатор. Спроси, в любую минуту скажет, огни какого городка под самолетом. Все небесные пути ему так же знакомы, как Лютрову вот эта междугородняя магистраль до поворота на приаэродромный городок. А там, на узкой бетонке, уже и машин не встретишь. Разве что кошек да собак. Но еще задолго до поворота в ста метрах от автостанции появится холмистое возвышение, приметное желтой раной песчаного карьера. По ту сторону холма, на отлогом спуске к реке, немногим больше трех месяцев назад разбился опытный самолет «С-14»…
При слабом свете приборных ламп вишневые чехлы сидений «Волги» кажутся черными. Тускло лоснится брошенная рядом на сиденье кожаная куртка. Под ней должны быть сигареты. Но глядя, Лютров нащупывает скользкую пачку, закуривает и приспускает окошко дверцы.
Дохнуло по-летнему теплой ночью, прелыми запахами леса. Осинник вот-вот обрядится в листву, зашумит, заговорит птичьими голосами, а давно ли сошел снег?..
Он еще белел в оврагах и на затененных скатах холмов, когда Лютров второй раз побывал на месте катастрофы «С-14» с номером «7» на фюзеляже. Машину так и называли «семеркой».
За все годы работы на фирме он не помнил катастрофы с таким исходом, хоть никогда за всю историю авиации не создавалось так много экспериментальных машин, как в это время, никогда столь многое не зависело от работы летчиков-испытателей.
Никто из экипажа не успел покинуть самолет, да и не мог. Погибли все четверо: Георгий Димов, сильный, стройный, как гимнаст; Саша Миронов, рыжеголовый, ото лба до плеч усеянный веснушками, не покидавшими его со школьных лет, как и незамутненная доверчивость к людям, отзывчивость на веселье; Сергей Санин, невозмутимо добродушный, с выразительной усмешкой большого подвижного рта, и Миша Терской, стеснительный юноша, красневший от анекдотов своего коллеги Кости Карауша, и даже — когда ему звонила мама, воспитанная и совсем еще молодая женщина… Летчики, штурман, радист.
Обходя по краю глубокую ямину, Лютров ступал по темным плешинам обгоревшей земли и живо вспоминал бесноватые лохмы огня, хлопающего на ветру рваными полотнищами: приглаженный метелью снег, усыпанный сажей в направлении ветра; стекающий в овраг керосин, слизавший сугробы с легкостью кипящей лавы, и в дыму над ним цепкие шлейфы пламени.
