Антон Вильгоцкий - Кто такая Айн Рэнд?
Уоткинс не смогла пристроить «Гимн» ни в Saturday Evening Post, ни в какой-либо другой журнал, a Macmillan и еще два издательства отказались публиковать повесть в виде книги. Она была опубликована в 1938, когда издательство Cassell & Company выпустило ее в Англии под названием «Эго». Восемь лет спустя, на волне коммерческого успеха романа «Источник», повесть была переиздана в виде брошюры. Прекрасно проиллюстрированная журнальная версия появилась в 1953. А когда в 1960, наконец-то, появилось издание в твердом переплете, в некоторых школах эта книга стала обязательной к прочтению. Рэнд любила эту историю – возможно, даже больше, чем более поздние и более успешные свои работы. Она была «более приятна для меня, нежели все, что я когда-либо решала написать», – признавалась она в письме руководителю издательства Джону Касселю в 1938 году.
Рэнд очень ценила поддержку Уоткинс, которая спасла ее в нелегкое время. Однако ее встревожила неспособность агента продать повесть «Гимн» и пьесу «Идеал». Позднее, осенью 1937, она случайно узнала, что Энн пренебрегла своей обязанностью следить за тем, как издательство Macmillan обращается с романом «Мы – живые» после первой публикации. После того, как у нее закончились авторские экземпляры этой книги, Рэнд попросила издательство прислать ей еще – и была ошеломлена, узнав, что роман изъят из печати. Macmillan, в нарушение условий их контракта, не стали переиздавать книгу после того, как на складе закончился первый тираж. Что еще хуже – они уничтожили гранки романа и дальнейший его выпуск стал невозможен технически. И это при том, что продажи книги в 1937 не упали, как это обычно бывает на второй год после выпуска произведения, а, напротив, повысились!
Рэнд договорилась о встрече с редактором Macmillan Джеймосм Патнэмом, который – не демонстрируя, впрочем, особого раскаяния по поводу случившегося – предложил ей следующую сделку: издательство восстановит гранки и напечатает новый тираж, но лишь в том случае, если Рэнд подпишет с Macmillan контракт на выпуск «Источника». Она согласилась, но на своих условиях, которые подразумевали повышение авторского вознаграждения, а также выделение крупного бюджета под продвижение новой книги. Редактор отказался. Рэнд ушла, забрав с собой авторские права на «Мы – живые». Лишь в конце 1950 года читатели смогли вновь приобрести и прочесть ее первый роман. Вера Рэнд в Уоткинс таяла на глазах.
Работа над «Гимном» не смогла унять ее «корчей». Вернувшись в Нью-Йорк осенью 1937, Рэнд все еще не могла свести воедино сюжетные линии своего масштабного романа. Она не могла начать писать, не имея на руках полной повествовательной структуры – а кусочки истории все еще оставались фрагментированными и незавершенными. От этой ежедневной борьбы она сбежала, став добровольцем в офисе известного нью-йоркского архитектора, модерниста Эли Жака Кана. В течение шести месяцев она бесплатно работала на него по соглашению, которое держалось в секрете от остального персонала. Кан был польщен и рад, что привлек внимание начинающей романистки, а Рэнд хорошо зарекомендовала себя, ловко разбираясь с его документами во время своего пребывания в должности. Он взял свою новую сотрудницу под свое крыло, рассказывая ей забавные случаи из своей собственной карьеры и потчуя сплетнями о других выдающихся архитекторах. Рэнд вывела его в романе под именем Гая Франкона – талантливого архитектора и неизлечимого карьериста.
Общение с Каном оказалось очень полезным для Рэнд. В его рабочих помещениях она изучала методы разработки архитектурных чертежей и иерархию команды. Он брал ее с собой на профессиональные семинары и неформальные вечеринки. Она усердно собирала информацию о его коллегах, которых впоследствии превратила в ряд плутоватых незначительных персонажей «Источника». А однажды утром Кан даже случайно помог ей выйти из творческого тупика, обронив в разговоре, что главная проблема, с которой сталкивается архитектура – это планирование жилых домов. «В тот момент, когда он сказал «жилые дома», у меня будто что-то щелкнуло в голове, потому что я подумала: «Это – тема, которая одновременно затрагивает как политику, так и архитектуру, это вписывается в мой замысел». Размышляя над его словами за ланчем, Рэнд быстро представила себе недостающую часть истории. Питер Китинг будет искать заказ на строительство общественного жилья. Он убедит Рорка создать для него этот проект. Говард, привлеченный тем интеллектуальным вызовом, который несет в себе эта задача, согласится – но лишь при условии, что здание будет построено в точности таким, каким он его спроектирует. После того, как в планы Рорка будут, все же, внесены изменения, он уничтожит здание. Смыслом этого поступка является демонстрация превосходства личности творца над нуждами общества.
Здесь, и на протяжении всего романа, Рэнд развивает идеи Альберта Джея Нока, который утверждал, что членов человеческого общества можно поделить на два противоположных лагеря: они являются либо «людьми экономики», которые производят то, что необходимо для выживания, либо «людьми политики», которые используют шарм или убеждение для того, чтобы завладеть тем, что было произведено другими. Собственным вкладом Рэнд в эту формулировку является ее блестящее живое изображение психологии данной схемы человеческих взаимоотношений. «Человек политики» Нока – это ее «секонд-хендер», его «человек экономики» – ее герой-индивидуалист, полагающийся на свое собственное «я» как на источник продуктивности и ценности. Защищая сам себя в суде, Рорк говорит следующее: «Дело творца состоит в том, чтобы победить природу. Дело паразита – побеждать людей». Рорк отказывается быть человеком, побежденным паразитами. Не ожидая ни от кого помощи, он утверждает собственное право отказывать в помощи другим. Присяжные – как и миллионы людей, прочитавших этот роман за прошедшие годы – могут находить его преступление шокирующим, но они также увидят в нем блестящий образчик красноречивой логики, убедительной гордости и своеобразного американского индивидуализма. Они оправдывают его.
На самом деле, невзирая на русское происхождение автора, Говард Рорк является персонажем настолько же «американским», насколько и Гекльберри Финн Марка Твена или Холден Колфилд Джерома Сэлинджера. Присущие ему целеустремленность, оригинальность, нежелание слепо повиноваться начальству, тяжелая работа – это как раз те качества, которые американцы ценят в себе и своем национальном характере. Однако, как заметили некоторые пытливые читатели, в потрете Рорка можно также разглядеть некоторые черты типичного восточно-европейского еврея девятнадцатого века. Права, которые он для себя заявлял, создавали, если посмотреть шире, идеальный барьер против того антисемитского насилия и преследования, на которое Рэнд вдосталь насмотрелась в России, прочувствовав его, в том числе и на собственной шкуре. На протяжении веков любое серьезное участие евреев в банковском деле, мануфактурах, торговле, их стремление к богатству осуждалось христианами – даже когда те использовали труд евреев в собственных целях. Когда Рорк посвящает уничтожение жилого комплекса «каждому мучительному часу одиночества, отверженности, разочарования и обиды, который когда-либо переживал любой творческий человек», а также «каждому человеку, который был сломлен морально или физически», он говорил, в том числе, об отце и деде Айн Рэнд – не только как о русских, но и как о евреях.
