Георгий Косарев - Сердце прощает
Между тем Штимм отдал какое-то распоряжение часовому. Солдат вытянулся перед ним, а затем знаками предложил Марфе идти вперед.
Когда Марфа вошла в комнату, в нос ей ударил запах духов и сигаретного дыма. Не успела она осмотреться, как из соседней комнаты выбежала Люба, кинулась ей на грудь и зарыдала. Марфе стало нестерпимо жалко дочку, хотелось сжать ее в своих объятиях, увести как можно быстрее домой. Но через миг она отбросила дочь от себя. Люба не удержалась, упала на пол, обвила руками голову с взлохмаченными волосами и отчаянно заплакала.
Штимм выпрямился, смерил Марфу ледяным взглядом.
- Какое имеете вы право так обращаться с ней? Я не позволю...
- Вот как ты заговорил! - не помня себя от гнева, закричала Марфа. У меня есть право, я ее родила, я ее вырастила! А вот ты... Захватил силой, обманул, как разбойник утащил ее из моего дома. Подлец!..
Казалось, слова Марфы, ее горе, ее гнев глубоко подействовали на Штимма. Он даже пропустил мимо ушей это "Подлец!" - только побледнел, нахмурился. Выждав момент, когда Марфа подавленно умолкла, он тихо и твердо сказал ей:
- Вы напрасно горячитесь. Ваша дочь будет жить здесь как хозяйка. Многие немецкие девушки из хороших семей сочли бы это за честь для себя. Я со своей стороны сделаю все, чтобы Любе было в этой квартире уютно и хорошо.
- А я не хочу, ненавижу... - приподняв голову, сквозь слезы прокричала Люба.
- Ты и твоя мать скоро поймете, что я неплохой человек. Вы не понимаете, - обращаясь к Марфе, громко произнес Штимм, - вы не знаете, что угрожает Любе... Ее могут отправить в трудовой лагерь в Германию. О, вы не имеете представления, что такое есть лагерь! А здесь, со мной Любе ничего не угрожает, ей будет хорошо.
- Мамочка! - точно прося защиты, вновь вскричала Люба и, поднявшись с пола, бросилась опять к матери.
- Не подхода! - в гневе отрезала Марфа. - С этой минуты ты мне не дочь, не будет тебе места в моем доме, приюта в моем сердце.
- Мама, мамочка, - дрожа всем телом, шептала Люба, пытаясь приблизиться к ней.
- Не подходи, я проклинаю тебя!
- Что ты говоришь!..
- Продажная тварь, - кинула ей Марфа и, круто повернувшись, вышла из дома.
И думала ли когда-нибудь Люба, что судьба бросит ее в такой страшный водоворот жизни! Обольщенная врагом и отверженная матерью, она неожиданно оказалась выброшенной из своего дома, лишилась родных и друзей, очутилась в стане заклятых врагов.
...Отлучаясь на операции по "заготовке" продовольствия, Штимм ни на один час не оставлял Любу без присмотра. Кроме круглосуточного поста, который и без того обрекал Любу на плен, Штимм приставил к ней еще своего денщика, пожилого морщинистого солдата по имени Отто. Благодарный судьбе и своему лейтенанту за то, что ему не надо ни в кого стрелять, Отто скрупулезно выполнял служебные обязанности и все поручения Штимма: убирал комнаты, стирал белье, получал особый офицерский паек для господина лейтенанта; по утрам чистил его сапоги и варил кофе, а вечером ходил в штаб местного воинского подразделения за почтой для Штимма. Прежде Отто должен был также сопровождать своего господина в поездках и охранять его, но с появлением Любы Штимм освободил денщика и от этой обязанности.
Однажды Штимм в сопровождении унтер-офицера Грау отправился на несколько дней в инспекционную поездку по району. Оставшись одна, Люба помогла старому солдату прибрать квартиру, вскипятила самовар и пригласила его напиться чаю. Отто достал свои запасы яблочного джема, домашние сухари, хлеб, порцию маргарина и кусок ливерной колбасы. Он выглядел очень довольным, его выцветшие голубые глаза сияли, он делал бутерброды с маргарином и джемом, потчевал Любу, именуя ее то "майн кинд" - "мое дитя", то "либе фройляйн" - "милая барышня", однако стоило Любе только заикнуться о том, что она хотела бы пойти домой повидаться с малолетним братом, как Отто мгновенно потускнел и насупился.
- Нельзя, - сказал он.
- Почему? - спросила она. - Пойдемте вместе, цузаммен, - пояснила она немецким словом. - Вы знаете, где мой дом?
Отто кивнул, подумал и сказал, поглядев по сторонам, как будто кто-то мог подслушать его:
- Не можно... Ферботэн. Твой дом жил офицер-партизан. Наш лейтенант Штимм гратулировал... это есть... давал подарок для оберштурмфюрера Фишера... такий эсэс-официр, он тут был. Он фершпрохэн... это есть обещал нашему лейтенанту не делать допрос твоя мамка. Ты, мой кинд, не можешь видеть твой дом, твой малый брат, твой мамка. Герр Штимм обещал это для эсэс-официр.
Выслушав Отто, Люба расплакалась и стала убирать со стола, а денщик вскоре исчез из дома. Он вернулся через час. В руках у него был небольшой узелок, там оказались Любины платья, белье. На своем тарабарском языке, состоящем из русских, немецких и чешских слов (Отто был судетским немцем), он объяснил, что был у ее матери.
- Вы хороший человек, Отто, поэтому я вас очень прошу... Передайте моей маме записку, письмо... дас бриф, - сказала она. - Раз я не могу видеть ее, так пусть она прочитает мое маленькое письмо и ответит мне.
- Да, письмо, письмо, - закивал он, потом тяжело вздохнул. - Гут.
Когда он спрятал в нагрудный карман мундира ее сложенное треугольником письмецо и, поправив пилотку, скрылся за дверью, Люба быстро перебрала свои вещи, нашла голубое платьице с белым горошком, надела его. "Мама простит меня, она не может не простить", - твердила про себя Люба и, не зная еще что предпримет, вышла на крыльцо. Она чувствовала, как в душе ее нарастает тревога. Но она собралась с силами и, стараясь выглядеть спокойной, сошла со ступенек. Часовой прохаживался то в одну, то в другую сторону. Заметив Любу, он остановился, выпрямился и по-шутовски щелкнул каблуками. На его мясистом лице появилась широкая улыбка.
- О, фрау лейтенант! - пробормотал он.
Люба подхватила стоявшее возле крыльца пустое ведро и как ни в чем не бывало направилась по дорожке к деревенскому колодцу.
- Варум? - удивленно воскликнул часовой.
- Так надо, - решительно сказала Люба.
Часовой, недоуменно пожал плечами и пошел следом за ней. Овчарки, почуяв появление нового человека, натянули проволоку и, звякая цепями, бросились в сторону Любы. Солдат зычно прикрикнул на овчарок, и они, поджав хвосты, кинулись обратно. Проводив Любу до конца палисадника, часовой стал глядеть ей вслед. Возле колодца Люба поставила ведро и осмотрелась вокруг. Сельская улица была пуста, только на околице подле одного из домов стояло несколько женщин. Солнце горячо припекало, было душно. Люба расстегнула верхнюю пуговицу платья и, словно избавившись от удушья, с облегчением вздохнула. Потом опустила бадью в колодец и незаметно глянула на часового. Солдат, придерживая за спиной винтовку, по-прежнему посматривал в ее сторону. "И что он, пес поганый, не спускает с меня глаз? - подумала она, и в ту же минуту в душе ее созрело решение: Бежать. Скорей бежать. Но куда?"
