Борис Леонов - История советской литературы. Воспоминания современника
130
Ираклий Лаурсабович Андронников вспоминал о своих встречах с великим актером Александром Алексеевичем Остужевым.
— Настоящая-то его фамилия была Пожаров. Но друзья посоветовали ему переменить фамилию на прямопротивоположную — Остужев. Аргумент был такой. «Представь себе, — говорили друзья, — что произойдет, если вдруг из публики начнут тебя вызывать: „Пожаров! Пожаров!“ Все непременно подумают, что это театр горит!»
— А вообще-то, — продолжал Андронников, — это был удивительный человеческий экземпляр. Причем, заметьте, одно дело Александр Алексеевич на сцене, играющий героев Шекспира и Шиллера. И другое дело — он в жизни, когда из его уст вырываются слова «слямзил», «слопал», «сшамал», «стырил».
Однажды Андронников и Остужев оказались вместе в Боткинской больнице.
Остужев часами просиживал в палате Андронникова, что давало основание медперсоналу предлагать несколько раз Остужеву перебраться в палату к Андронникову.
Кстати, Андроников не возражал.
Выслушав в очередное раз такое предложение, Остужев не сдержался и возмутился: он терпеть не может никаких соседей по комнате. Даже спать не может, если по близости кто-то дышит.
— Но ведь Андронников дышит, когда вы сидите у него в палате?!
— Этого я не учел! — заметил старик Остужев и перебрался в палату к Ираклию Лаурсабовичу.
— И надо вам сказать, — подытожил Андронников, что все те дни, что мы провели вместе, Александр Алексеевич спал, как убитый…
131
Писатель Евгений Петрович Федоровский в начале 50-х годов служил в армии, в авиации, обеспечивая наземное обслуживание боевых самолетов.
Однажды в их полку произошло ЧП.
И все знали, что непременно в «гости» пожалует маршал авиации Новиков Александр Александрович. Командующий дальней авиацией в таких случаях сам лично вылетал на места, не предупреждая о времени своего прилета на «объект».
Поэтому начальство полка распорядилось выставить постовых у тех взлетно-посадочных полос, куда мог приземлиться самолет командующего. В задачу постовых входило немедленно сообщить в штаб о прилете высокого начальства.
Федоровский оказался среди тех, кого направили на это задание.
С утра шел нудный затяжной дождь. Небо было закрыто тучами. Укрывшись под деревом, Федоровский прислонился к стволу березы и вроде бы даже вздремнул.
Прокинулся он, услышав, как кто-то отчетливо его окликнул:
— Эй, часовой!
Федоровский оглянулся: в нескольких метрах от него стоял человек в плащ-накидке, в воинской фуражке.
— Чего это ты тут охраняешь? — поинтересовался человек.
— Да какой-то хрен должен прилететь. И я об этом обязан сообщить в штаб полка.
На это человек в плащ-накидке сказал:
— Так вот, беги в штаб и сообщи: хрен прилетел… А тебе пять суток ареста…
132
Александр Львович Дымшиц не раз вспоминал о том, как в юности он был влюблен в Маяковского и потому не пропускал ни одного выступления Владимира Владимировича, когда тот приезжал в Ленинград, (причем влюбленность эта росла вопреки крайне отрицательному отношению к поэту их школьного учителя словесности. Узнав об увлечении Саши, он воскликнул: «Но это же патология… И чем его стихи вам нравятся? Вы что-нибудь в них понимаете?!»
Не умея объяснить, чем нравится ему Маяковский, он бежал на очередную встречу с поэтом в зал Академической капеллы или же в какую-то студенческую аудиторию.
Во время выступлений любимый поэт был очень прост. И Саша знал, что вот сейчас Маяковский снимет пиджак, повесит на спинку стула и произнесет:
— Начнем работу.
И вот во время одного из таких «рабочих» вечеров Маяковский обратился к залу со словами:
— Леф и Аэмэф — это две линии, два пути в искусстве. Леф — это искусство масс, а Аэмэф…
Кто-то из присутствовавших в переполненном зале не выдержал:
— Что такое Аэмэф?
— Как?! — Маяковский изобразил удивление. — Вы не знаете, что такое Аэмэф? Так это же не что такое, а это Абрам Маркович Эфрос — критик и лидер «правого» попутничества…
Знаете, — продолжал Александр Львович, — я помню критика Павла Ивановича Лебедева-Полянского. Так он тоже, как и мой учитель, не признавал Маяковского за поэта.
— Об этом я прямо заявил в глаза Маяковскому, — говорил Павел Иванович. — Я ему сказал, что он не писатель, а хулиган. И что же вы думаете? Тот влез на эстраду и заявил: «Если я хулиган, то вот возьму и поколочу вас публично!» Ну, как же после этого прикажете его называть?! Только хулиганом…
Завершая свои воспоминания о Маяковском, Александр Львович еще раз вернулся к двадцатым годам; годам его молодости.
— Мы жили во время сплошных диспутов. Спорили на семинарах, в коридорах Института истории искусств, на улицах, в трамваях. Нередко срывались с занятий и мчались на диспуты или на литературные вечера. Людей моего времени окружала атмосфера спора. Особенно с рапповскими лозунгами, установками и резолюциями, граничащими с приказами. И тут опять нельзя не вспомнить характеристики Маяковского вождей РАППА: «Они голосуют не силой логики и убеждений, а портфелями и папками с надписью „К докладу“…
133
В шестидесятые года с населением страны активно проводились занятия по гражданской обороне. Проводились они и в Литературном институте. Вел их полковник в отставке. Он рассказывал про всевозможные провокации врага, про средства массового поражения, про применение их американцами во Вьетнаме.
В частности, он сказал, что мирное население там подвергалось напалмовым атакам. Напалм американские летчики сбрасывали в бочках.
Одна из студенток, прервав беседу с подругой, спросила:
— С чем бочки?
— С напалмом, — ответил полковник в отставке.
— С чем, с чем?
Тот повторно ответил. А уж третий вопрос окончательно вывел его из себя:
— С повидлом, черт побери!..
Как и по другим академическим дисциплинам, по гражданской обороне сдавались зачеты. Сдавал его и Анатолий Лысанов, учившийся в поэтическом семинаре.
На поставленный вопрос, что он должен предпринять в случае атомной атаки противника, Анатолий на полном серьезе ответил:
Пути к бессмертию просты:
Услышал взрыв — беги в кусты…
134
Замечательный ученый-лингвист, академик Никита Ильич Толстой говорил, что в их семье хранятся анекдотичные случаи и предания о Льве Николаевиче Толстом.
И рассказал, в частности, один из таких случаев.
У Льва Николаевича в гостях был знаменитый искусствовед Владимир Васильевич Стасов и купец Ферапонт. Откушав, Лев Николаевич предложил:
