Борис Леонов - История советской литературы. Воспоминания современника
И рассказал, в частности, один из таких случаев.
У Льва Николаевича в гостях был знаменитый искусствовед Владимир Васильевич Стасов и купец Ферапонт. Откушав, Лев Николаевич предложил:
— А не пройти ли нам в овражек? Я всегда имею обыкновение после завтрака посидеть в овражке.
Так и поступили.
Сидя в овражке, Лев Николаевич поинтересовался:
— А чем вы, Владимир Васильевич, пользуетесь после сидения?
— А у меня завсегда с собой на этот случай газетка «Русские ведомости». Очень мягкая, хорошая бумага.
— А я так травкой, лопушком. А ты, Ферапонт?
Купец тут же откликнулся: — А у меня сама откусыват…
135
Лев Абрамович Кассиль нередко рассказывал нам, его семинаристам в Доме Детской книги, различные истории из писательской жизни. Особенно интересными были его воспоминания о Маяковском.
С великим современником его счастливо свела жизнь в самом начале его литературных и журналистских опытов.
— Владимир Владимирович, — вспоминал Кассиль, — был очень требовательным к слову и терпеть не мог халтуры. Вот вам только один пример, подтверждающий мои слова.
Как-то раз ко мне обратился журнал типа «Овощи и фрукты» с предложением написать статейку по поводу сезонной распродажи зелени или еще какой-то сельхозпродукции, к тому же пообещали приличный гонорар. Я согласился.
Однако уже неся в редакцию свое нехитрое сочинение не знаю почему, но вдруг вспомнил про Маяковского. Сердце так и екнуло: а вдруг прочитает?! Но тут же возразил сам себе: будет тебе Маяковский читать какой-то журнал «Овощи и фрукты».
И тем не менее, — придя в редакцию, заменил подпись под статейкой. Вместо «Лев Кассиль» поставил инициалы «Л.К.»
Сдал материал и забыл о нем.
А далее случилось вот что.
Однажды на Таганской площади вдруг увидел Маяковского. Тот был чем-то очень взволнован. Похолодев, увидел у него в руках номер злополучного журнала. Мне захотелось скрыться. Но Маяковский меня заметил и поверх голов прохожих, прогремел его раскатистый голос:
— Стойте!..
Площадь буквально замерла.
Своими огромными шагами Маяковский пересек ее и остановился напротив прижавшегося к стенке Кассиля.
— Что же вы, голубчик, халтурой занялись? Овощехранилищным делом заинтересовались?! Так вы хотите в литературу войти?! И видишь ли, все же блестки совести в вас пробудились — постеснялись подписаться своим именем, заменили его какими-то «лыками».
Вокруг собралась толпа.
— Я делаю знаки Маяковскому: что не гоже публично выступать.
Но он вроде бы и не обращал внимания на окруживших нас людей.
Тогда я тихо произнес: «Неудобно же, Владимир Владимирович. Люди».
Маяковский смолк и тут же обратился к толпе:
— Он стесняется! А когда халтуру писали, не стеснялись?!
Потом остановился, взял мою голову под мышку и уже спокойно произнес:
— Ну, пойдемте! Я из вас эти самые «лыка» повыдергаю…
136
Изрядно «начитанный» Ярослав Васильевич Смеляков, проходя мимо столиков в буфете ресторана Дома литераторов, увидел склоненную над столом голову молодого поэта Алексея Зауриха.
Он остановился и долго глядел на Алексея.
Тот, видимо, почувствовал тяжесть взгляда Смелякова, вскинулся и даже приподнялся, узнав мэтра. Пьяненьким голоском произнес:
— Здрасьте, Ярослав Васильевич!
И тут же упал на стул, не переставая глядеть на Смелякова. После долгой паузы Ярослав Васильевич мрачно произнес:
— Вот ты… Начинаешь с того, чем я заканчиваю…
И пошел к выходу.
137
Об известном тютчеведе, долгие годы возглавлявшем Музей Ф.И. Тютчева в Мураново, Кирилле Васильевиче Пигареве рассказывали следующую историю.
Он издал книгу об Александре Васильевиче Суворове.
И вот однажды ему позвонили по телефону и сообщили, что завтра его ждет к себе в Кремль товарищ Сталин.
Естественно, ночь прошла без сна.
Чуть забрезжил рассвет, он стал собираться на прием к вождю, не ведая, что побудило Сталина вызвать его к себе.
Наконец, его провели в кабинет вождя.
— С вниманием прочитал вашу книгу о Суворове. И вот теперь рад с вами познакомиться лично, отозвался Сталин на приветствие Пигарева.
Потом он усадил Кирилла Васильевича за стол.
Сам прохаживался, держа в руке погасшую трубку.
Интересовался, давно ли товарищ Пигарев занимается фигурой Суворова, насколько исчерпаны его познания этого удивительного полководца, думает ли он продолжать работу над книгой.
И надо же было сказать, что у него есть еще интересные материалы о Суворове: он отыскал несколько юношеских стихотворений Александра Васильевича.
А ведь и у говорившего с ним Генералиссимуса Сталина тоже в юности была склонность к стихам. Они даже публиковались в местных грузинских газетах. Среди них были и такие первые его строки, которые появились в газете «Иверия» за 14 июня 1895 года:
Когда луна своим сияньем
Вдруг озаряет мир земной
И мир ее над дальней гранью
Играет бледной синевой…
Стремится ввысь душа поэта
И сердце бьется неспроста:
Я знаю, что надежда эта
Благословенна и чиста.
Так вот, не подумав обо всем этом, Пигарев живо откликнулся на слова вождя о «новых материалах».
— Да, товарищ Сталин. Хочу написать еще одну главу «Генералиссимус Суворов — поэт».
Сталин остановился.
Последовала продолжительная пауза, после которой прозвучало:
— Будем считать, что наш разговор закончился…
138
О реакции литературной братии на текст Гимна Советского Союза Сергея Михалкова и Эль-Регистана ходило немало баек.
В частности, об ответе Михалкова на критику одного стихотворца, что де слаб текст и по содержанию, и по форме. В ответ якобы Михалков сказал:
— А все равно слушать будешь стоя!
Уже прославленными авторами канонического текста Михалков и Эль-Регистан вошли однажды в Дом литераторов. Увидев их, Михаил Светлов воскликнул:
— Гимнюки идут!..
139
Из рассказов Александра Львовича Дымшица запомнился и такой, в котором он вспоминал, как оказался вместе с Алексеем Николаевичем Толстым в Ленинградском отделении издательства «Художественная литература», что располагалось в Доме книги.
Он обратил внимание на сидевшего в коридоре продолговатого хлыща, которого тут знали как автора пошлых и по сути неряшливых по форме сочинений, с коими тот пытался пробиться в литературу.
