Генрих Метельман - Сквозь ад за Гитлера
Был погожий воскресный день. Вдруг нескольким из нас было поручено соорудить из досок нечто вроде помоста, а на ней — трибуну. Трибуну соорудили быстро — из пустых снарядных ящиков. Потом рядом укрепили флаг со свастикой. С работой мы справились, лейтенант остался доволен, мы — тем паче. Постепенно стали прибывать люди из других подразделений вместе с техникой: солдаты, унтер-офицеры, офицеры — ожидалась какая-то торжественная церемония. Огромным полукругом выстроили технику, батальоны выстроили повзводно. Под звук трубы откуда-то из-за деревьев появился капеллан вместе со служкой. Капеллан был, как полагается, в сутане, из-под которой виднелись форменные сапоги. Кто-то по этому поводу язвительно усмехнулся: «Иисус Моторизованный». Мы взяли оружие «на караул», трубачи сыграли бодрый марш, падре взошел на трибуну. Унтер-офицеры стояли в строю вместе с нами, господа офицеры — в некотором отдалении лицом к нам и в надетой по такому случаю чистой форме. После этого наш «Иисус» воздел руки к небесам, словно взывая к Всевышнему за помощью, после чего довольно неуклюже опустил их. От неловких движений пастора все сооружение угрожающе зашаталось, а потом и вовсе рухнуло, но каким-то чудом пастор все же удержался на ногах. Несколько наших человек тут же бросились срочно приводить импровизированный амвон в порядок, а гауптман ледяным взором смерил тех, кто осмелился хихикнуть. Торжественность ситуации была спасена безукоризненным поведением пастора, сделавшего вид, что ничего не произошло. Святой отец произнес обычную проповедь о Боге, Гитлере и фатерланде, разоблачив большевиков, как врагов человечества, всего святого и гуманного, призвав нас сражаться с ними во имя утверждения идеалов свободы и мира как у нас на родине, так и во всем мире и не забыв упомянуть о том, в какое великое время нам выпало жить, время, когда фюрер сбросил с нации ненавистные оковы рабства. Трубачи протрубили «Ich hatte einen Kameraden»[15], пастор стал обходить строй солдат, благословляя нас и нашу технику. В этот момент мое внимание привлекли местные горожане, глазевшие на нас из-за забора. Видимо, им очень хотелось знать, о чем это молятся эти коленопреклоненные христиане после того как, отмотав по России не одну тысячу километров, ничего, кроме выжженной земли и трупов, после себя не оставили.
И вот прибыл транспорт с горючим, из-за которого мы, собственно, и застряли в этом Комсомольске, и одним солнечным днем около полудня мы покинули город. Как нам было сказано, Красная Армия отступила за Дон, однако нам расслабляться не следует — вполне вероятны атаки противника с тыла, так что следует ожидать замедления темпов наступления. И действительно, к вечеру того же дня, проезжая поле, где скирдами стояло сено или скошенный хлеб, мы попали под огонь противника. Раздалась команда: «Давить скирды! Они прячутся за ними!» И мы давили, а оглянувшись, наблюдали кровавые результаты. Так как русские «коварно» напали на нас, мы в тот вечер пленных не брали.
Уже почти стемнело, когда мы добрались до села, раскинувшегося по обоим берегам узкой речушки. Решено было остаться здесь на ночь. Во дворах большинства хат имеется вырытый в земле погреб, как правило, он располагается в глубине окружающего хату сада и служит для хранения съестных припасов. Мы появились внезапно из-за пригорка, деревня лежала как на ладони. И тут я случайно заметил, как одна деревенская жительница пытается спрятать у себя в погребе двоих русских солдат. Хату я запомнил. На этот раз в деревню мы въехали без единого выстрела и, разбившись на группы, начали обход деревни с целью выяснения обстановки. Вооружившись пистолетом и ручными гранатами, мы с одним моим товарищем направились прямиком к той самой хате. По всей вероятности, хозяйка увидела нас в окно, а когда мы без стука вошли, она стояла на коленях перед иконой. Тут же сидел ее пожилой муж и дети. Я не без издевки спросил ее по-русски, не хочет ли она мне что-нибудь сказать. Перепуганная насмерть женщина и слова вымолвить не могла, только показывала на детей и умоляюще глядела на меня. С пистолетом в руке я велел ей выйти и открыть погреб. Мы с товарищем с оружием на изготовку присели у деревьев в нескольких шагах от погреба. Открыв дверцу, она позвала скрывавшихся солдат. Потом показался один из солдат. Вид у него был явно встревоженный. Внезапно раздался треск, голова солдата исчезла — он явно слетел с лестницы. Женщина стала убеждать нас, что, мол, все в порядке и беспокоиться не о чем — они сейчас выберутся. И правда, пару секунд спустя из погреба вылез солдат. Взглянув на нас, он вымученно улыбнулся. За ним выбрался и его товарищ. Обоих мы тут же препроводили к полевой кухне — в подмогу нашему повару, чем последний был весьма доволен. Когда стемнело, мы разошлись по палаткам. Было тепло, пахло землей, стоячей водой — неподалеку располагался заросший тиной пруд. Село состояло из крытых соломой хатенок, разбросанных вдоль пыльной, немощеной дороги. Все здесь дышало покоем. Я улегся на одеяло и стал вспоминать события прошедшего дня, вспомнил и слова пастора о том, что мы призваны утвердить новый порядок в мире и что Бог, несомненно, на нашей стороне. Я спросил себя, что же такого натворили эти русские, что даже милосердный Бог отвернулся от них.
На следующий день, ранним утром, когда еще не успела высохнуть роса, мы сняли палатки и привязали к башням танков все, что только можно было привязать. Когда из-за горизонта показалось красное, просвечивающее через пыль солнце, изгонявшее туман, перед нами раскинулась степь, русские прерии. Вжившись в роль вояк, мы не давали себе отдыха, сознавая, что и русские не сидят на месте и что наше преимущество именно в постоянном движении вперед. Задыхаясь на водительском месте в танке, я завидовал сидевшим на броне товарищам, наслаждавшимся прохладным летним ветерком. Наш ротный, оберлейтенант Штеффан, следовал во главе колонны на открытом кюбельвагене[16]. Время от времени он останавливался, пропуская технику и наблюдая за ходом следования, затем его юркий автомобильчик снова обгонял нас. На манер Роммеля он всегда носил противопылевые очки над козырьком. Над нами регулярно пролетали самолеты наших люфтваффе, и каждый раз, заслышав гул моторов, экипаж головного танка спешно водружал на башне флаг со свастикой, чтобы летчики, не дай Бог, не перепутали нас с русскими, если же, наоборот, в небе показывались русские, флаг тут же вновь исчезал в башне.
На одном из привалов нас догнал связной на мотоцикле, посланный из штаба батальона с приказом для обер-лейтенанта Штеффана. По данным воздушной разведки, части противника окопались примерно в двух километрах от нас на подступах к большому селу. Нам была поставлена задача атаковать их. Неприятель не располагал танками, только одним легким орудием, и нам, уже довольно давно не вступавшим в серьезные схватки с противником, не терпелось помахать кулаками. Разглядев на горизонте крыши первых домов, мы быстренько перестроились в боевые порядки и стали дожидаться приказа от Штеффана. Он отдал распоряжения командирам взводов, офицеры сверили часы, потом вернулся к нам. Даже в такой ситуации, когда бой на носу, офицеры продолжали козырять друг другу. Подготовка к атаке всегда пробуждает затаенные эмоции, вероятно, это наследие наших предков, полагавшихся чаще на животные инстинкты, но не на разум. Мы сидели, уподобившись волкам, готовым вот-вот броситься. И когда обер-лейтенант Штеффан, стоя на башне, поднял руку вверх и несколько мгновений спустя опустил ее, мы, резко взяв с места, устремились вперед. Кто-то затянул песню, но она благополучно заглохла в реве двигателя. Надо сказать, что обстановка в танке была наэлектризована до предела — даже разговоры затухали, едва успев начаться.
