Павел Огурцов - Конспект
Хозяин был в том возрасте, когда в армию уже не брали, но к трудовой повинности еще привлекали. Хозяйка, когда-то на все быстрая, жаловалась на ноги, на поясницу и быстро уставала. С ними жила жена старшего сына с малышом, которому шел четвертый год. Сын, военный моряк, был арестован и своего сына не видел. Второй сын – в армии, его жена с ребенком жила у своих родителей, тут же, в слободке. Дочь жила в Лисках с родителями мужа, он тоже в армии. О судьбе сыновей и зятя ничего не знали.
Александра Николаевна помогала, чем могла: стряпала, убирала, стирала, печи топила, вместе с хозяином, невесткой, а иногда и с дочкой по ночам ходила добывать топливо.
– Откуда и силы взялись. Вот только не могла заставить себя ходить в села менять вещи на продукты – вещи-то не мои.
Непоседливая, не очень послушная внучка теперь была робкой, пугливой, любила возиться и гулять с малышом, но из двора без взрослых не выходила – боялась. Тянулась к невестке.
– Не помню случая, чтобы невестка, приласкав малыша, не приласкала и мою внучку. Сама сирота, росла в детском доме. Захожу в дом и вижу: внучка плачет, а хозяйка ее обнимает и утешает.
– Что случилось?
– Бабушка, я разбила блюдце.
Невольно взглянул на половинку блюдца с кусочком мыла рядом с полуоблупленным тазом.
– Да… Это самое… Ты куришь?
– Курю. Хотите? Только у меня самосад.
– Так ведь другого курева нет. Спасибо. А то у меня кончилось.
Вдруг перед глазами: веранда, папа подвигает к ней коробку папирос, они закуривают, Александра Николаевна курит чуть-чуть и сминает папиросу о пепельницу. Говорю об этом.
– Тогда я не курила, так, баловалась иногда. Закурила после смерти внучки.
Мигает лампочка.
– Сейчас выключат, – говорит Александра Николаевна и зажигает фитиль, плавающий в масле. Мрак окружает нас.
Стояли сильные морозы…. Но ведь подряд две зимы были лютые. Внучка простудилась. По всем признакам – воспаление легких. Хозяйка привела из города старушку-доктора. Она принесла с собой банки. Двухстороннее воспаление легких. Хозяин мотался – достал водку. Ничего не помогло.
Могу утешить плачущего ребенка, отвлечь и развлечь. Но чем утешить взрослого, когда горе огромно и непоправимо? Какими словами? Удивляют те, кто пытается это делать, то ли искренне, то ли считая обязанностью. Хорошо, если слова пройдут мимо, а если они назойливы? Будут раздражать и усилят боль. Такое горе можно лишь разделить. Это просто и естественно между близкими. Мы молчали, молчание угнетало. Посмотрел на ходики.
– Уже поздно. Вам рано вставать.
– Я не засну. Пойду, похожу. Я теперь часто хожу, просто так. На ногах легче. Давай я тебя провожу.
Мы поднялись. Александра Николаевна вернулась к столу, стоя с жадностью выпила чай из банки.
– А ты не хочешь?
– Я бы выпил воды.
– Вода у нас плохая. Лучше выпей чай.
Выпил чай, – и мы вышли.
Тепло и темно. Над морем звезды, их немного.
– Постоим, пока глаза привыкнут, – говорит Александра Николаевна.
– Я вижу.
– Ну, тогда пошли. – Берет меня под руку. Гулко слышатся наши шаги. Почему-то вспоминается сожженный Соцгород и почему-то становится тревожно.
– Александра Николаевна, а как ваше здоровье? – Обыкновенный вопрос, но чувствую – нелеп он сейчас.
– Да вот, торчу еще зачем-то на этом свете. Даже не знаю, где могилы. Ни мужа, ни дочки, ни зятя.
– Он погиб?
– Сообщили – пропал без вести. Значит, погиб: он же еврей.
– А может быть, попал к партизанам.
– Была такая надежда… Вся наша земля уже освобождена, а партизан уже нет… И никаких вестей.
– А может быть, он снова в армии?
– Подал бы весточку. Я писала в Харьков, в свою квартиру. Наш дом не из таких, которые стоит разрушать. Разве что бомба попала. Писала так: уважаемые товарищи… Ответ пришел от незнакомых людей: никто не писал и никто не приезжал.
По просьбе Александры Николаевны там побывали Яновичи, обошли весь дом, нашли людей, которые помнят ее семью, в ее квартире оставили свой адрес на случай, если появится зять, чтобы к ним пришел.
– Так хочется, чтобы хоть он уцелел. Он хороший. Когда забрали мужа, добился, чтобы меня, жену репрессированного, прописали у них, в Харькове, не где-нибудь. Он же рисковал… Только, как я ему в глаза посмотрю? Не уберегла ни жену, ни дочку.
– Да чем же вы виноваты?
– Не надо было в Харькове сидеть. Я, конечно, понимала, что несладко нам придется в эвакуации, но все равно ведь бежали. Хоть и слишком поздно. Да как ни тяжело в эвакуации, там есть врачи и лекарства. И нет немцев.
Не всегда помогают врачи и лекарства. И в эвакуации умирали. Но я промолчал.
– А здесь, при немцах? Нужно мне было идти работать? Скажите, какая гордая. Не хотела сидеть на шее. Да кто меня гнал на работу?
– Вы работали?
– В том-то и дело. – Александра Николаевна назвала учреждение, которое именовалось, кажется, городская управа. – Рассыльной. Ради хлеба и продуктов. Понимала, что за сотрудничество с врагами спросят крепко. Но – рассыльная.… Какое же это сотрудничество? Сидела в коридоре и относила бумаги в другие учреждения.
Когда Александра Николаевна поступала на работу, ее спросили об образовании. Ответила, что училась в прогимназии, но не кончила. На самом деле – окончила гимназию. Спросили – умеет ли печатать на машинке. Ответила, что не умеет, хотя несколько лет работала машинисткой.
– Не хотела вместе с ними сидеть, представляла, что они за люди.
Искала работу, а хозяин говорил ей:
– Навiщо це вам? Нiхто з нас у них не працює, i нiчого, якось живемо. Прийдуть нашi – що буде тим, хто з ними працював!.. Подумайте за онуку – крiм вас у неї нiкого нема.
Сказала, что уже поступила, – куда и кем, хозяин снова:
– Та навiщо це вам? Заради чого? Заради грошей? То на них нiчого не купиш.
– Заради хлiба i продуктiв.
– То там тих продуктiв…
Я удивился хорошему украинскому языку. Здесь такого не услышишь, в Запорожье тоже. Говорят или по-русски, вставляя украинские слова, или на русско-украинском жаргоне.
– Они родом из Золотоношского уезда. Их дети уже не так говорят.
Александра Николаевна получала продукты на двоих и отдавала их в общий котел. За внучку была спокойна.
– И вдруг – воспаление легких! Ах, Боже мой!..
– Не казните вы себя. Разве можно было все предугадать? Если б знал, где упадешь…
– Предугадать все нельзя. Но надо здраво рассуждать и быть предусмотрительной.
– Александра Николаевна! У вас огромное горе. На всю жизнь. Зачем же к нему добавлять то, что вам только кажется?
– Кажется? Много ты понимаешь! Тебе снова поворачивать.
