Владимир Корнилов - Демобилизация
- И все-таки вам надо в аспирантуру, - повторила девушка.
- Не возьмут. Я беспартийный.
- Ну и что? Я тоже.
- Вы молодая, а у меня через месяц срок выходит. Билет положу.
- Теперь можно продлиться, - сказала Инга, и Курчеву вдруг показалось, что это мгновение уже было. Да, точно было. Он вспомнил, что ту же фразу сказал в дежурке истопник Черенков.
- Нет, - ответил. - У меня с этим делом всегда неприятности выходят. Я даже в армию загремел оттого, что не достал партийного поручительства.
- Как? - вскинула она голову, и косая прядь откинулась назад. - А я даже хотела спросить, почему вы туда попали. Не получили диплома?
- Нет, получил. Только у нас этот бабский монастырь был без военного дела и меня загребли солдатом.
- Простым солдатом?
- Ага... Собственно, меня уже взяли на радио, в монгольскую редакцию, но я не достал партийных поручительств. Нужно было два. Одно дала мачеха, а второго никак раздобыть не удавалось. Ну, а тут как раз повестка...
- А разве Сеничкины беспартийные?
- Лешка тогда в кандидатах ходил или, кажется, только перешел, а дядька... Ну, в общем, это не больно интересно. Знаете, родственные отношения, - отмахнулся Курчев. - Слишком смахивает на жалобную книгу. Если демобилизуюсь, жалеть не буду. Армия тоже чего-то для соображения добавляет.
- Жаль, - сказала аспирантка. - А вам как раз учиться стоило. Вы давно в армии?
- Осенью будет четыре года.
- А разве теперь не три служат?
- Двадцать пять, - усмехнулся Курчев. - Я ж офицер. Выпил за здоровье саксонского курфюрста.
- Как Ломоносов?
- Ага. Вы все знаете! - обрадовался он. - Понимаете, нас загнали в летние лагеря. Жара была собачья и никакой тени. Зенитные стрельбы с зеркальным отворотом. То есть стреляешь в самолет, а снаряд летит на сто восемьдесят градусов не туда. Пить жутко хотелось, а вода - одна соль. Месяца два, разморенные, в окопчиках жили. Меня за близорукость из первых номеров турнули и трубку в ухо сунули. Вместо того, чтоб в небо через окуляр глядеть, кричал по-стариковски: "Шамолет пошел на пошадку" или что-нибудь в этом роде... Квадрат такой-то, цель такая-то. Старушечье занятье. Сидел под маскировочной сеткой и глядел на карту. А наводчикам и вообще всей орудийной прислуге еще хуже доставалось. Бани никакой. Только, что в море купались. Вот и у меня волосы вылезли, - он тронул макушку. Ну, и в общем, прибегает к нам в окопчик чудак из штаба дивизии в легких брезентовых чувяках. Высший шик считалось. Только не всем разрешали такие носить. "Кто хочет, - кричит, - учиться на младших лейтенантов-огневиков, подавайте заявление в ... ну, в общем, при одном училище на шестимесячные курсы." Я, не отрывая трубку от уха, говорю ему: "Нет желающих, товарищ лейтенант, микромайорами топать". Микромайоры - это так окрестили в армии младших лейтенантов.
А жара зверская. Гимнастерки от пота - прямо как сапоги - торчком стоят, а пилотки у всех сплошь белые. Воду мы в них набирали из ручья и через все поле тащили. Соленая была, как почти в самом Азовском.
Через неделю или меньше снова заявляется тот же чудак и орет: "Кто хочет учиться на младших лейтенантов-связистов, подавайте заявление". Словом, туда, на восток, на девятиме-сячные курсы. Где-то возле Волги одно малоинтересное училище. Я думал опять сказать: "дураков нет", но у нас двое ребят тут же согласились. Или жара их допекла, или не хотели в колхоз возвращаться, один агрономом был, другой - механизатором.
А тут уже и жара поутихла, холодно даже стало - всё время есть хотелось. Многие полки к себе в города смылись, только один наш да штаб дивизии оставались, - и снова прибежал тот же самый старший лейтенант, теперь уже в хромачах, и предложил: "Кто хочет учиться на лейтенантов-радиолокационников, подавайте заявление на годичные курсы в училище под Ленинградом"... Ну, и тут мне в башку стукнуло. "Когда, спрашиваю, начало?" - "Месяца через два..." И я соображаю, что ехать туда через Москву. И прямо в окопчике пишу это самое ходатайство - рапорт. Глаза, думаю, у меня минус три. Съезжу туда, в Москве покантуюсь... Курчев на минуту осекся, потому что ему не хотелось рассказывать, зачем он хотел задержаться в Москве. - Покантуюсь... А под Питером разберутся, что у меня зрение никуда - и назад бортанут. Туда-сюда, глядишь, месяц долой. В армии - самое милое дело кататься. Ни подъема тебе, ни физзарядки, ни нарядов на кухню...
- Плохо в армии? - сочувственно спросила Инга.
- Тоска. Кто сидел, говорят, похоже на лагерь, только дисциплины больше.
- А как же близорукость? - спросила Инга.
- Никак. Медицинской комиссии не было. Сказали, раз для солдата годишься, так и для техника сойдешь. В общем, вот и ношу шкуру... - хлопнул себя по серебряному, изрядно потемневшему погону.
- Да, не слишком у вас складывалось серьезно. Импульсивно скорей... А пишете вы все равно хорошо.
- Ну, нет, - смутился он. - Вы лучше о себе расскажите, а то я весь вечер собой занял.
- У меня ничего удивительного. Поздно уже. Идти надо, - снова зябко повела плечами и улыбнулась официанту. Он сидел за соседним пустым столиком и тут же подошел. Курчев расплатился. Вышло довольно дешево, что-то меньше шестидесяти рублей.
22
За время ресторанного сидения мороз усилился и ветер стал резче. Но отогревшемуся лейтенанту мороз и ветер пока не мешали. Он даже не опустил ушей. Впрочем, до переулка, где жила аспирантка, было рукой подать. Они молча прошли под железнодорожным мостом мимо похожей на отрезанную половину гигантского костела высотной гостиницы и вышли на темную Домниковку. Разговор как-то сам собой оборвался в гардеробе ресторана и начинать его на холоду было не с руки, тем более, что теперь он уже все равно не долго бы длился. Но молчать тоже было неловко, хотя эта неловкость как раз и говорила о какой-то связи, пусть самой дальней и самой непрочной, а все-таки существующей, реальной. Два человека, ничего не зная друг о друге, случайно столкнулись в чужом доме, разговорились, даже выпили легкого красного вина, и теперь идут по спящей замерзшей Москве - и идти им осталось не больше трехсот шагов.
Аспирантка была для Курчева сплошной загадкой, и он даже не пытался расспрашивать ее о муже. Она свалилась в конце сумасшедшего дня, когда лейтенант зверски устал и голова почти не соображала. Кроме того, из расспросов никогда ничего не узнаешь. Это Борис знал по опыту. Лучше всего раскрыть себя в разговоре и тогда собеседник не удержится и сам начнет распахи-ваться. Но в ресторане от голода, заморевности, неудачи с рефератом и кучи дневных, еще армейских, неприятностей Борис слегка ошалел и, проворонив момент встречной исповеди, чересчур рьяно начал выдавать на-гора свою биографию. Он словно забыл, что через стол сидела женщина. Замужняя женщина, которая отчего-то, от жалости к нему или от своей тоски, съела с ним за компанию бифштекс с луком и выпила за его удачу. Тогда он о ней не думал как о реальной женщине. Но теперь, на холоду, оттого, что скоро надо было с ней распрощаться, он понял, что это пусть и чужая, но совершенно необыкновенная женщина, и вот он сейчас ее проводит - и всё... Больше ее не будет, а он пойдет через лес и поле один. И тогда ему стало не по себе.
