Владимир Корнилов - Демобилизация
- Инга... - не выдержал он. И тут она схватила его под руку, вжалась в него плечом, словно скрывалась от кого-то, и прошептала:
- Тише...
Они как раз должны были свернуть в ее переулок, но женщина, прячась за широким боком лейтенанта, потянула его дальше, через дорогу по затемненной Домниковке.
- Муж, что ли? - не вытерпел Курчев, близоруко разглядывая спускающуюся по переул-ку тощую невысокую фигуру в осеннем пальто и меховой ушанке.
- Нет. Потом, потом... - не пряча смеха, шептала Инга и быстро тащила Бориса дальше по улице.
На следующем углу торчало полуготическое здание из красноватого кирпича. "Монастырь, - подумал лейтенант. - Отсюда, наверно, и Домниковка." Они свернули в переулок. Он тоже поднимался горбом, как предыдущий, по которому спускался худощавый человек в ушанке.
- Приятель, - сказала Инга, когда с Домниковки их уже нельзя было увидеть. - Очень милый человек. Но... - оборвала она фразу и улыбка по-прежнему не сходила с ее лица.
- "Караульщик", - хотел сказать Курчев, но сказал: - Холодно сегодня...
Это могло относиться и к человеку, который намерзся в переулке, ожидая загулявшую аспирантку, и к самому себе, к своим восемнадцати километрам от железнодорожной станции до полка. Инга приняла замечание о погоде как мужскую солидарность.
- Наверное, что-то передать хотел, - сказала почти серьезно. - Очень начитанный человек. Обещал помочь с диссертацией.
- У вас тут целый комбинат.
- Да. Еще бывший муж консультирует, - снова засмеялась Инга и Курчев опять почувст-вовал несвободу.
Инга шла с ним под руку. Чемодан пришлось держать в правой руке. Впрочем, в такой темноте и в такой поздний час вряд ли бы навстречу попался полковник. Несвобода была в другом. Опять выходило наружу мистическое предчувствие. "Будто сам накаркал!" - сказал он себе. Теперь уже и ему было ясно, что аспирантка свободна от мужа и, по-видимому, также от ожидавшего ее в переулке начитанного доходяги в ушанке. Оставался один Лешка.
"Хорошая девчонка! - подумал Курчев, восторгаясь спутницей и одновременно злясь на свою скованность. Они снова молчали, но улыбка все еще бродила по тонкому продолговатому лицу молодой женщины.
- Болван немой!" - ругал себя Борис, но не мог выдавить ни слова.
- Сюда, - сказала аспирантка. Они вошли с другой стороны, с параллельной Домниковке Спасской, и остановились у красного кирпичного дома старой постройки.
- Давайте ваше сокровище и реферат.
- Для начитанных? - наконец выдохнул Курчев, раскрывая чемодан.
- Угу, - кивнула женщина. - И для меня тоже.
- Голос у нее все еще был веселым. - Хотите, я вам вынесу Теккерея? Тоже поможете. Или уже бежать надо?
- Нет, - помотал он головой.
Она вошла в подъезд. Борис поглядел на часы.
До последнего поезда оставалось двадцать четыре минуты.
"В крайнем случае поеду голосовать на шоссе" - решил он, чувствуя, что его уже всего пробрало любовью к вошедшей в подъезд женщине. "Тебе недолго! - попробовал разозлиться, но злости не получилось.
- Ну, куда с твоим суконным рылом?" Но внутреннего диалога тоже не выходило.
В переулке перед подъездом ветер гулял вовсю, но войти в парадное было неудобно. Особенно теперь, когда муж оказался бывшим.
- Слишком много сложностей! Всегда сложности, - сказал лейтенант.
Что ж, даже с Валькой Карпенко было не просто.
- Тебя погубит анализ, - сказал вслух.
Дверь парадного отворилась. Инга встала на пороге с двумя толстыми зелеными книгами. Дубленки и башлыка на ней уже не было.
- Простудитесь! - испугался Курчев и схватился за дверь, чтобы затолкнуть аспирантку в подъезд.
- Ничего. Я на минуту, - сказала она. - Не люблю стоять в парадных. Она снова зябко повела плечами, возможно, теперь уже действительно от холода.
- Счастливо, Борис, - назвала его по имени. - Письмо передам завтра. Вдруг и впрямь принесу вам удачу. Звоните, когда будете! - и, помахав рукой, она тут же отпустила дверь и та гулко хлопнула благодаря своей, видимо, еще дореволюционной пружине.
Лейтенант взглянул на номер дома. Над цифрой по белому кругу даже в тускловатом свете уличного электричества легко прочитывалось название переулка
- Докучаев.
- Ну и ладно, - вздохнул лейтенант, как будто в названии ему почудился скрытый намек. - Я не навязывался.
Он спустился по Домниковке и быстро дошел до вокзала. В зале транзитников купил у телеграфистки два конверта: на первом вывел адрес части и свою фамилию, на втором - адрес мачехи: Москва, Переяславка.
На обороте лилового телеграфного бланка печатными буквами, чтобы было разборчивей, он написал:
"Елизавета Никаноровна!
Извините за назойливость. Если я Вам понадоблюсь, напишите. Адрес на конверте. Привет Славке и Михал Михалычу.
Еще раз извините. Ваш Борис.
Я был в городе всего полчаса.
18 февраля 1954 г."
Кинув письмо в высокий узкий деревянный с аляповатым государственным гербом ящик, он вышел на платформу. В тусклых окнах ночного поезда людей не было видно.
"Остановок, небось, не объявляют", - подумал Борис и на всякий случай прошел по платформе вперед и залез в первый от паровоза вагон.
23
Инга поднялась по лестнице на третий этаж, сняла английский замок с собачки и осторожно закрыла дверь. В два часа ночи квартира спала и света в прихожей не было. Инга подхватила башлык и дубленку, которые нарочно бросила на сундук, чтобы не стоять лишней минуты в подъезде, подняла с пола реферат и машинку и, не зажигая света, прошла к себе в комнату. Она жила в этой квартире с рождения и знала ее наощупь. Двоюродная бабка Вава спала или притво-рялась, что спит на своей кушетке, и не шелохнулась при скрипе двери. Инга засветила ночник над своим узким диваном и развязала тесомочки синей конторской папки.
Шрифт у машинки был мелкий, но довольно четкий, хотя лента немного ссохлась. Лейте-нант печатал через два интервала, оставляя большие поля. Видимо, разгонял страницы.
Инга уютно, подтянув колени к самому подбородку, свернулась на узком жестковатом диванчике и медленно начала перечитывать реферат.
Борис Курчев
О НАСМОРКЕ ФУРШТАДТСКОГО СОЛДАТА
(Размышления над цитатой из "Войны и мира")
"Вопрос о том, был ли, или не был у Наполеона насморк, не имеет для истории большего интереса, чем вопрос о насморке последнего фурштадтского солдата."
Л. Толстой
Надеясь унизить Наполеона, Лев Толстой приравнял его к самому последнему обознику. Великий писатель не прав. Но в данной работе мне не хочется полемизировать с Толстым в оценке способностей французского императора. Задачи реферата гораздо уже. Я хочу весьма приблизительно, хотя бы пунктиром, обозначить границы самой ничтожной, самой малой чело-веческой величины, определить место мельчайшей личности в многомиллионном людском ряду.
