Герман Гессе - Письма
Довольствуйтесь этим. Привет от преданного Вам
Хедвиг Фишер
Монтаньола, 30.6.1947
Дорогая, глубокоуважаемая госпожа Фишер!
Ваше милое поздравительное письмо уже у меня, и, поскольку я с Нинон и моей гостящей у нас сестрой буду праздновать свой день рождения не здесь, а вне дома с сыновьями, хочу еще до того поблагодарить Вас, ибо потом гора почты меня поглотит. Правильнее и красивее было бы, конечно, провести такой день дома, со зваными гостями, но ведь чуть ли не все условия нынешней нашей жизни и некрасивы, и неправильны, вот и нашелся такой выход.
Да, вот мне и правда семьдесят лет, я несколько нетвердо держусь на ногах, но еще, стало быть, существую на свете. Удивительная была у меня жизнь, очень хорошая и богатая и все же полная противоречий. Все, что я больше всего ценил и к чему стремился, сбывалось у меня всегда лишь ненадолго и было непрочно, зато мне на долю выпало многое другое, о чем я и не помышлял. Надо принимать жизнь такой, какова она есть, мало что в ней зависело от тебя самого, и благодарен я прежде всего за то, что куда как большую часть своей жизни мне удавалось делать свое, свободно выбранное дело и жить независимо.
В нашем празднике, кроме друзей, в доме которых он состоится, будут участвовать три моих сына с женами. Потом как-нибудь надеюсь встретиться также с Томасом Манном, что пока не получалось, оттого что я тяжел на подъем.
На днях я велел послать Вам один небольшой оттиск и надеюсь, что он благополучно дойдет до Вас. Думаю сегодня о Вас и об отце Фишере с благодарностью и грустью, шлю Вам самый сердечный привет. Всегда Ваш
Томасу Манну
Монтаньола, 3 июля 1947
Дорогой сударь и друг!
Когда, обращаясь к знаменитому человеку, его называет «другом» человек незнаменитый или менее знаменитый, в этом я всегда нахожу что-то смешное. Но если уж один раз назвать Вас так, то именно сейчас, когда для этого есть повод, и я пользуюсь формулой «сударь и друг», которую Якоб Буркхардт любил применять к особенно уважаемым и чтимым друзьям.
Ваше приветствие в «Цюрхер цайтунг» было для меня полной неожиданностью. Поскольку в этом номере шла моя статья, я заказал несколько экземпляров, и, когда вскрыл бандероль, мне чуть ли не пугающе улыбнулся заголовок Вашего приветствия, я сел и стал читать и читал Ваши тонкие и милые слова с приятнейшим чередованием растроганности и усмешек.
Уже сутки лежит передо мной письмо от одного очень ценимого мной человека из Швабии, письмо, где он просит меня сказать Вам, как это ободрило и утешило бы тех Ваших германских поклонников, которые были противниками и жертвами Гитлера, если бы Вы все-таки ненадолго показались в Германии. Выполнять его поручение, сделанное из самых лучших и самых сердечных побуждений, я не буду, но что мне так понравилось в его письме, так это совершенно равномерное распределение старой и верной почтительной читательской любви между Вами и мною. А ведь куда как часто недалекие «перелетные птицы» говорили и писали мне, как они ценят во мне то, что я не такой холодный интеллектуал и светский франт, как этот знаменитый сын Любека. Уверен, что и Вы столь же часто выслушивали дифирамбы, старавшиеся придать себе особую пряность лестными сравнениями с голубоглазым идилликом-швабом. Мне в таких случаях не раз приходилось давать отповедь и в совершенно частном порядке ломать копья из-за этого сына Любека.
В Вашем приветствии коллеги и друга нет ни одного слова, ни одного намека, которые не были бы мне по душе, ни одного чувства, на которое я не мог бы точно и живо ответить. И как хорошо, как забавно, что судьба подбросила Вам письмо этого музыканта (я склонен думать, Пфитцнера)! Ваш ответ этой канарейке сам по себе позабавил меня и доставил мне удовольствие.
Чувствую себя неважно, да и жары, которую всю жизнь любил, уже не переношу, а то бы я написал Вам еще не один листок.
«Агафон приветствует Иксиона», – сказал будто бы Виланд Шуберту, придя к нему в Гейслингене. «Иозеф Кнехт отвешивает большой восьмикратный коутоу Томасу фон дер Траве», – говорю я на сей раз и со старой любовью и благодарностью остаюсь Вашим
Г. Гессе
Луизе Ринзер
[Лето 1947]
Дорогая госпожа Ринзер!
Ваше письмо с рукописью пришло. Письмо жена мне прочла, мы как раз возвращаемся с «каникул», проведя несколько дней в Берне. Может быть, нам удастся еще здесь прочесть рекомендуемые Вами страницы рукописи – если же нет, то в этой жизни такого случая уже не представится. На эти так называемые каникулы мы взяли с собой полчемодана еще не прочитанных писем и половину привезем домой, так и не ответив на них, потому что чуть ли не каждый день приходит столько новых писем, что хорошо еще, если успеваешь прочесть их, большей частью что-то остается.
Есть люди, которые «живут» с искусственными ногами, без глаз или только с одной почкой. Что касается меня, то я живу уже два года без частной жизни, ее у меня начисто ампутировали, и я очень надеюсь, что этому уродливому, совершенно недостойному и притом безумно утомительному виду существования скоро придет конец.
По Вашему письму я вижу, что у Вас еще есть частная жизнь и что сейчас Вы горячо отстаиваете ее. Делайте это и изо всех сил ищите соответствующую Вам форму жизни, даже пренебрегая из-за этого всеми «долгами». Большую часть своей священности, если не всю ее, долги черпают в нехватке у нас мужества бороться за частную жизнь. Еще несколько лет назад у меня была эта частная жизнь, и борьбу я вел за нее часто кровавую и жестокую, и это было прекрасно. А остатка уже не жаль. Привет Вам от Вашего
Г. К. Бодмеру
Монтаньола, 8.7.1947
Дорогой сударь и друг!
Моя благодарность за Ваш милый, прекрасный подарок немного опаздывает, ибо день рождения, то есть домашнее празднование в Монтаньоле, нам пришлось перенести, поскольку 2 июля праздновалось в замке Бремгартен, где нам очень недоставало Вас и фрау Эльзи. Кроме моих сыновей и их жен, присутствовали Моргенталер и Луи Жестокий, моя старшая внучка, а также господин и госпожа Лейтхольд, вместе с другом Вассмером, стало быть, почти тот же круг, что и десять лет назад на Берстенберге. Обедали в великолепном зале стиля рококо, а потом, во второй половине дня, состоялось большое, довольно утомительное, но славное и достойное торжество. Пришли музыканты, пианист и исполнители на деревянных духовых, они играли Данци и Моцарта. Затем явилась депутация из трех профессоров и депутация из трех студентов. Они вручили мне диплом почетного доктора, и студенты тоже принесли мне торжественную грамоту.
3-го мы вернулись домой и в воскресенье праздновали здесь, пригласив несколько друзей: Бёмера с женой, художника Пуррмана и госпожу Эмми Балль. Кроме того, как и в Бремгартене, присутствовала и моя сестра Адель. Утром Нинон подвела меня к столу с дарами, а потом повела наверх в кабинет, где стоит радиоприемник, и показала мне Ваш чудесный подарок, и в Вашу честь, дорогие друзья, был проигран кончерто Генделя.
