Иван Майский - Перед бурей
Потом тетя Лиля — веселая, добрая, не лишенная юмора
женщина — идет заниматься хозяйством. Дает распоряже
ния кухарке по обеду, прибирает комнаты и постели, чинит
платьица и штанишки ребят. Тетя Лиля — очаровательное
существо, и она мне очень нравится. Я часто ловлю себя
на мысли: кого бы я больше хотел иметь в качестве «ма
мы» — мою мать или тетю Лилю? И, по совести, не могу
дать на этот вопрос вполне ясного ответа.
Тетя Юля обычно остается на террасе и начинает читать
газету. Потом она присоединяется к тете Лиле и моей
матери, которая часто помогает младшей сестре по хозяй
ству. Вплоть до обеда три сестры не перестают безустали
болтать о городских новостях, о детях, о знакомых, о
вздорожании молока, о служебных делах мужей, о новой
постановке в театре. При этом тетя Лиля всегда все видит
78
в более легких, оптимистических тонах, а тетя Юля, на
оборот, всегда все видит в более тяжелых, пессимисти
ческих тонах. Бедная тетя Юля! В молодости она отлича
лась изумительной красотой, да и сейчас, в свои сорок лет,
она еще очень привлекательна. Ее муж, земский в р а ч , —
тот самый веселый мужчина, который купал меня двух
летним мальчишкой в днепровском лимане,—умер от чахот
ки несколько лет назад. Тетя Юля больше не вышла за
муж, отказалась от личной жизни и вплоть до своей смерти,
последовавшей уже в наши, советские, времена, она не
расставалась с семьей Чемодановых. Эти личные неудачи
наложили неизгладимый отпечаток на всю ее психологию.
Вот почему и сейчас, в Мазилове, она во всем прежде
всего видит темную, отрицательную сторону.
Тем временем мы, дети, развлекаемся, как можем. В на
шей восьмерке есть три параллельные по возрасту пары.
Я и Пичужка — старшие ровесники: нам по десять с поло
виной лет. Далее следует вторая пара — моя сестра
Юленька и Пичужкин брат Мишук, обоим по восемь лет.
Еще далее — мой брат Тося и Пичужкин брат Сергей, в
обиходе именуемый Гуней, им по шесть лет. На этом
параллелизм прекращается. Затем идут уже двое младших
детей нашей семьи — сестра Валя четырех и брат Минька
двух лет. Для игр комбинация подходящая. Играем па
рами, играем группами. Нанятая в деревне нянька лет
двенадцати не то возится с младшими детьми, не то сама
весело резвится со старшими. Строим крепости из земли,
устраиваем запруды на маленьком ручье, играем в лапту,
в пятнашки, в «гуси-лебеди, домой». Иногда совершаем
небольшие прогулки по полям и лугам, окружающим Ма¬
зилово. Хорошо! Солнце, небо, свежий запах травы, лег
кий свист ветра. Загораем, грубеем, крепнем, растем. Все
ноги в синяках и ссадинах, но зато в маленькие организмы
наши ведрами вливается трепещущее здоровье.
В полдень обед. С аппетитом едим щи или окрошку,
уплетаем за обе щеки на десерт чудно пахнущую лесную
землянику. Потом опять поле, опять игры и беготня до
вечернего чая, а потом постель и крепкий, непробудный
сон детства.
Так проходил день за днем. Я не помню, чтобы в это
лето в Мазилове я много читал. Я просто жил раститель
ной жизнью, накоплял здоровье, отдыхал от гимназии...
В субботу вечером все мгновенно переворачивалось. Из
79
города приезжал дядя Миша, как мы звали Лилиного му
жа, и с ним точно буря налетала.
Невысокого роста, коренастый, с блестящими карими
глазами, с нечесаной черной бородой и гривой торчащих
в разные стороны черных волос, дядя Миша был олице
творением живости, подвижности, энергии. Он сам громко,
заразительно смеялся и любил, чтобы и все кругом тоже
смеялись. Он всегда был полон страшно интересных мыс
лей, предложений, планов, проектов. Его голова все время
быстро работала, как какой-то умственный мотор. Влетая
в дом и наскоро целуясь с взрослыми и ребятами, дядя
Миша сразу же кричал:
— Детишки, завтра утром идем на плотину рыбу удить!
Я удочки привез.
Мы реагировали, конечно, радостными возгласами.
А дядя тут же продолжал:
— Только чур у меня не плакать! Кто заплачет, брошу
в пруд, на удочку ловить буду.
Мы отвечали дяде взрывами хохота. Потом дядя на
чинал всех нас тормошить — в куче или поодиночке. Бо
ролся со мной, носил на шее маленького Миньку, таскал
подмышками Юленьку и Гуньку и вообще проделывал
бездну всяких шалостей и глупостей, приводивших нас,
ребят, в самый дикий восторг.
Рано утром в воскресенье старшие дети действительно
отправлялись с дядей Мишей на рыбную ловлю, или на
Чортов Мост, или в какую-либо дальнюю прогулку за Мо
сква-реку, или на ярмарку, только что открывшуюся в со
седнем селе, где так весело было кружиться на карусели
и где продавались такие вкусные пряники. Эти экскурсии
с дядей были для нас ни с чем несравнимым наслажде
нием. Потом мы возвращались домой, после обеда дядя
ложился прикорнуть на часок, а дальше... дальше он либо
рассказывал нам какие-либо страшно интересные истории,
которые мы слушали, затаив дыхание, либо принимался за
карандаш. Дядя отличался большим художественным та
лантом, и под его кистью на наших глазах с необычайной
легкостью вырастали дома, поля, горные хребты, морские
пейзажи. Все выходило, как живое. Помню, однажды был
серый, дождливый день, с хмурым небом и быстро бегу
щими облаками. Мокрые галки сидели уныло на деревьях.
Из окон нашей дачи видна была разбитая деревенская
дорога, превратившаяся в сплошное море грязи. За ней
80
открывалось широкое желтое поле колосящейся ржи. При
рода навевала тоску, грусть и скуку. И мне было тоскливо,
грустно и скучно. Мы никуда не ходили, и дядя с утра
занялся рисованием. Он выглянул в окно и что-то невнятно
хмыкнул про себя. Потом взял кусок ватманской бумаги и
краски.
— Дядя, неужели тебе интересно рисовать эту гряз
ную дорогу? — изумился я. — Что в ней красивого?
— А почему бы и нет? — откликнулся дядя. — Вот по
годи, пока я окончу.
Дядя быстро заработал кисточками, от времени до вре
мени пристально поглядывая в окошко. Через час картина
была готова. Я взглянул на нее и ахнул. Предо мной
