Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора "Герцогиня Абрантес"

Императрица с восторгом осматривала кабинет, убранный ее креслами, ее ковром, рисунками ее сестер, ее птичником, и даже собака была там. Бедное маленькое животное как будто страшилось подойти к ней.

— Довольна ли ты, Луиза? — спросил у нее император. Вместо ответа она снова кинулась в его объятия. Они стояли тогда подле окна, и, хотя оно было заперто, снаружи увидели это движение: восклицания народа, огласившие воздух, могли поколебать стены. Мария Луиза покраснела и отбежала в глубину кабинета. Наполеон засмеялся и пошел целовать ее в том углу, где думала она укрыться. В это мгновение легкий шум послышался за полуотворенной дверью, и голова Бертье показалась в ней. Император взял его за руку и ввел в комнату.

— Послушай, Луиза, — сказал он императрице, — это я получил награду, а ведь и он достоин ее… Это он вздумал, когда увидел твои слезы, перевезти сюда все, что могло облегчить твои сожаления, вполне, впрочем, справедливые. Ну, поцелуй же его, чтобы и он не остался без награды.

У Бертье заблестели слезы на глазах. Он взял руку Марии Луизы, но император подтолкнул ее к нему.

— Нет, не так… Поцелуй ее, мой старый друг!

Вот человек, которого один из них оставил, а другая забыла, как только он оказался во мраке изгнания…

Глава XLIX. Разные события в Париже и Пиренеях

Я поддерживала длительную переписку со многими из моих друзей, и каждая эстафета привозила ко мне известия не менее важные, нежели «Монитор». Таким образом, несмотря на мое удаление от Франции в то время, я, можно сказать, не отсутствовала. Почтенный Лавалетт присылал мне письма с величайшею исправностью, и я получала свежие достоверные известия почти всякий день, пока оставалась в Вальядолиде и Саламанке. Описания блистали тогда, как волшебные сказки. Мне описывали праздники во время бракосочетания, а праздник в ратуше принадлежал к числу самых блистательных и прекрасных и оказался даже лучше праздника в Военной школе, где, впрочем, императорская гвардия постаралась напомнить великолепие, виденное во время раздачи орлов при короновании.

Через несколько недель после свадьбы император повез молодую императрицу в Бельгию; он хотел разнообразить счастье медового месяца. Мария Луиза принимала все почести с каким-то равнодушием, сказывали мне, и ничто не могло предвещать, что потом она станет государынею любезной и приветливой, настоящей покровительницей веселья при дворе.

Но что всего больше изумляло меня, это были тогдашние политические происшествия во Франции. Из числа событий, от которых становилось мутно в глазах всякого, кто хотел рассмотреть их, одно особенно поразило меня, и сначала я даже не хотела верить ему; но после сердцу моему стало больно. Это было насильственное отречение Луи от голландского престола. Луи очень любила мать моя, и он нравился мне своим тихим, добрым характером. Одни хвалят поступки его, другие порицают, но это всегда были поступки честного человека. При нем находились друзья, бывшие и моими друзьями. От них знала я все подробности революции в Голландии, потому что отречение Луи можно назвать революцией, и, признаюсь, оно глубоко опечалило меня.

Луи очень хорошо понимал континентальную систему своего брата; но еще лучше понимал он потребности народа, вверенного ему. Этот народ, который не знал пошлин и был некогда самым цветущим в мире благодаря своей торговле, погибал под страшными законами запрещений и конфискаций. Луи отказался и далее оставаться орудием тирании, убийственной для Голландии. Тогда император двинул вперед армию под началом маршала Удино. Видя приближение французской армии, Луи отрекся от престола в пользу своего сына. Отречение его было отвергнуто, маршал Удино вступил в Амстердам, и вскоре Европа узнала, что Голландия вошла в состав Французской империи!

Когда император увидел, что брат не хочет повиноваться его воле, он потребовал его безусловного отречения. Луи был добр, даже кроток, но когда его принуждали к поступку невыгодному, вредному детям его или народу, который считал он также своими детьми, тогда появлялась у него великая сила воли, и он показал ее в этом случае. Он согласился отречься от престола, но с условиями, и даже сказал брату, что надобно снестись с Англией, представить ей голландское дело как условие соглашения с нею и что еще можно заключить мир, если Франция сделает уступку. Император очень желал этого, и брат его отправил в Англию господина Лабушера для переговоров. Лабушер, как известно, один из первых банкиров в Европе. Его отношения с Англией столько же обширны, сколь почетны, и, следовательно, он имел все возможности. Он виделся, с кем было должно, и дело шло на лад, но король Голландский, встретившись с братом своим, кажется в Антверпене, спросил, зачем же в таком деле, где речь идет о будущем его счастье и чести его короны, император хладнокровно изменяет ему и подвергает неприятным порицаниям со стороны Англии. Император с изумлением глядел на него и не понимал ничего.

— Да! — продолжал король Голландский. — Между тем как я с совершенным прямодушием посылаю в Англию человека испытанной честности, и его слова, даже само его присутствие, служат залогом моих намерений, вы посылаете со своей стороны человека безвестного, интригана, потому что кто иной согласится принять на себя такое поручение? Вы ведете переговоры от себя, помимо меня.

— Это ложь! — вскричал император, и лицо его вспыхнуло гневом. — Это ложь!

— А я говорю вам, что это точно так, — возразил ему брат. — Я знаю это достоверно: господин Лабушер был опережен.

— Но, клянусь, — вскричал император с величайшим выражением гнева, — я не знаю этого человека! Не знаю его имени! Кто мог послать его?

— Кто, кроме вашего министра Фуше? — сказал Луи. — Так-то должен я верить слову брата?!

Император был бледен и дрожал так, что, казалось, мог упасть в обморок. Он сжимал виски, садился, вставал и явно мучился. Наконец, подойдя к своему брату, он сказал:

— Послушай, я вижу, что во всем этом есть какая-то преступная интрига, но я не участвую в ней нисколько. Даю тебе в том честное слово, как император и брат… Веришь ли?

Луи — истинно добрый и прямой человек. Честное слово, данное братом, принял он как слово Божие.

— Я верю вам, — сказал он. — Но вы должны непременно открыть виновника этого бесчестного дела. Вы обязаны сделать это для меня и для собственной вашей чести. Допустимо ли, чтобы так злоупотребляли вашим именем?

Император не отвечал, но легко было видеть, что буря, огромная и страшная, собирается в душе его… Нахмуренные брови его, судорожно полуоткрытый рот, все показывало, что скоро будет извержение и оно ужаснет многих.

— Ты можешь положиться на меня, — сказал он брату. — Я открою этот гнусный обман. Думаю, что я знаю ту змею, которая опутывает меня своими кольцами, и если я не смогу отделаться от нее обыкновенными средствами, я разрежу ее на тысячу кусков.

Возвратившись в Париж, император вверил все дело Дюбуа. Этот человек, искусный и быстрый в поступках, тотчас открыл, что Фуше посылает своих людей в Англию гораздо чаще, нежели требуют нужды его полиции. Вскоре он держал в руках не только конец нити, но и весь клубок. Эмиссар Фуше был схвачен и отвезен в Тампль.

Это оказался один возвратившийся эмигрант, шевалье Фаган, который твердо верил, что действует именем императора, а между тем действовал только для Фуше. Зачем это надо было Фуше? Не знаю! Мне известно это не больше, чем вам. Он так любил императора, что, может быть, хотел насладиться изменением лица его, когда вдруг сказал бы ему, что мир заключен. Во всяком случае, это странная тайна.

Фаган испугался, оказавшись в Тампле; но Фуше велел сказать ему, что император очень рассердится, если при допросе он произнесет его имя, и поэтому надобно молчать, если он хочет сберечь свою голову. Тот поверил всей этой выдумке, и когда судья Реаль стал допрашивать его, он наговорил множество слов, которые ни в чем не могли повредить Фуше. Он упорно утверждал, что ездил в Англию за свой счет и по собственным своим делам. Но Дюбуа был крайне хитер и, кроме того, знал все дело; потому он взялся за него иным способом, подпустил к Фагану надежного человека, и тот объяснил ему, что Фуше смеется над ним. Это переменило его мысли: он заговорил и рассказал все, что хотели знать. Следствием всей этой милой интриги стала отставка Фуше. Вот истинная причина ее, впрочем, малоизвестная, потому что газеты были тогда немы, а после Фуше сам старался, чтобы все осталось тайной. Надобно прибавить, однако, что этот человек, как бы ни судили его, имел истинные дарования и император нуждался в нем. В доказательство я укажу только на историю с императрицей Жозефиной и на многие другие, после которых император опять принял его обратно.