Ирина Озерова - Память о мечте (сборник)

Муравьиных не счесть формаций,
Но, эпохи в генах храня,
Столько бывших цивилизаций
Муравьи несут для меня.

И для новеньких популяций,
Муравьиных прав не тесня,
На одной из безвестных станций
Я отдам эстафету дня.

Все проходит – фижмы и тульи…
Но заметьте – мы строим ульи
По подобию городов.

И, когда воцарятся пчелы,
Позабудут, как все учел он
Этот пасечник – САВАОФ!

Не книга жизни – только предисловье,
Миг радости – и вечная печаль.
Страницы первых глав пропахли кровью,
Там, что ни строчка, – то свинец, то сталь.

Но вновь кладет газеты к изголовью.
Свинца вдохнет – и снова станет жаль,
Что где-то, кто-то жертвует любовью,
И вновь она с тревогой смотрит вдаль.

И в даль грядущего, и в даль былого,
Но ничего не переделать снова,
Недаром стал всесилен человек.

Все грезила о перестройке мира.
Есть на Арбате у нее квартира —
Арбата хватит ей на краткий век.

Нет чинов и нет наград,
Но мои команды святы.
Так раскрашенных солдат
Муштровала я когда-то.

Песни петь учила в лад,
Разъясняла, что им свято.
И ходили на парад
Оловянные солдаты.

Пели бодро на параде,
Что чужой земли ни пяди
Получить мы не хотим.

Шли мы оловянным маршем,
И в цветном бездумье нашем
Путь наш – неисповедим!

Может, плыть кораблю,
Может, швартоваться,
Может, говорить: «Люблю»,
Может, притворяться.

Может, жизнь загублю —
Нет нужды стараться,
Может быть, во хмелю
Буду услаждаться.

Может – да, может – нет,
Невелик мой секрет,
Несложна задача.

Хмель, еда и табак —
Не Земля, а кабак!
Может, все иначе?!

По Москве я блуждаю тенью,
Растеряв почему-то плоть…
Но не в силах я внять смиренью —
До сумы, до каторги вплоть.

И за днем все теряю день я,
И не могут меня смолоть
Жернова могучего тренья, —
В этом дух помогает хоть!

Руки в стороны, ноги врозь!
Спрячьте розги – пройдут насквозь.
Что мне сделается, скаженной?!

Сквозь людей прохожих иду,
Вижу все на свою беду —
Новостроящийся Блаженный!

Мне, в общем-то, не привыкать
Все парадоксы объяснять
Логичною причиной.

Выкрикиваю в пустоту
Я сумасшедшую мечту,
Взываю: «Будь мужчиной!»

Нет, не простил Олимп измен,
Но исчезали боги
И совершали свой обмен
На новые чертоги.

Дорога – кладезь перемен.
Мне с каждым – по дороге.
Коль новый бог придет взамен, —
Я встану на дороге!

Мне, словно божества, – слова,
Я не гожусь на роль просителя…
И плещется бассейн «Москва»
Там, где был храм Христа Спасителя.

А ты, осмыслив мир едва,
В себе провидишь победителя…
И плещется бассейн «Москва»
Там, где был храм Христа Спасителя.

Теперь я скромно говорю,
Что всем бассейн «Москва» дарю.
(О, москвичи! Меня простите ли?)

Но не отдам я никому
Мою суму, мою тюрьму,
Мой Китеж – ХРАМ ХРИСТА СПАСИТЕЛЯ.

НЕ по щучьему веленью —
По хотенью моему
Всенародному терпенью —
Всенародную суму.

Нам привычно это тренье…
Если терпишь – то забвенье
Почему-то… Почему?!

Я ни в чем не виновата,
Для меня живое свято,
И неведом мне азарт.

Плохо в мамонтовой шкуре…
Но сегодня в Байконуре
Состоялся новый старт.

О бравой бренности на поле брани
Я почему-то слов не нахожу.
Ведь я всего лишь вечности служу,
А вечность – не предмет для собиранья.

Но, может, если приложить старанья,
(Об этом умозрительно сужу,
Хотя витриной умников ссужу), —
Собрать удастся звездное сиянье.

Всегда неполон будет каталог.
Но честь тому, кто хоть отчасти смог
Представить людям вечности частицу.

Но чтоб не спятил этот гусь с ума,
Я лучше объясню ему сама.
Что вечность в вечности – не сохранится.

Вычеркивали строчки черной тушью,
Как будто вырубали топором.
И гром гремел. И был не слышен гром.
И мне переворачивал он душу.

И черной тушью белый лист пестрел,
Как в честном поле частые могилы.
Мы видели. Мы знали. И могли мы
Воображать, что это не расстрел.

А строй случайно уцелевших строк
Иное обретал существованье,
И лишь черновики хранились впрок,
В надежде на посмертные изданья.

Их оживят. И к ним проявят такт…
Но запоздало возвращенье к жизни:
В нелепом и смешном анахронизме
Не боль души —
литературный факт!

Главный цензор Российской Империи!
Безоглядно сегодня вам верю я —
Вам доверие возвращено.

Рифмы – вздор. Но такими мерилами
Вы измерены славянофилами,
Что не верить вам просто грешно.

О, свобода за строчками Тютчева!
Разум в странствии, как пилигрим…
Ты цензуре была не обучена,
Презирала подделку и грим.

Мы – наследники духа могучего —
О величии прошлом грустим…
Но не верим мы слабости случая —
Новых тютчевых мы запретим!

На родине – а все-таки в изгнанье,
Свободные – а все-таки рабы…
Довольствуемся скудным подаяньем
Привычной, узаконенной судьбы.

Пришла пора спросить себя: готов ли
Ты променять на творчество уют,
И против внутренней работорговли
Поднять незримый одинокий бунт?

И совести горчайшее лекарство
Недуг сомненья исцелит во мне…
Любовь, рукомесло или бунтарство
Со временем поднимутся в цене.

Когда я справлюсь с этой долгой болью,
Я простоту надежды обрету.
Но как пока темно в моем подполье,
И как борьба похожа на тщету!

Я вышла бы в леса, на волю, к свету,
Но нынче вырубаются леса.
Бензином и соляркой пахнет лето
И ядохимикатами – роса.

К друзьям ушла бы… Но у них все то же —
В оконной щели – нездоровый свет.
Я помолилась Богу бы… Но – Боже! —
В двадцатом веке даже Бога нет.

На бесконечный спор с самой собою
Себя я добровольно обреку.
Знакомство и с тюрьмою и с сумою
Нам на коротком выпало веку.

И потому шепчу я утром: «Здравствуй
Самой себе неведомая Русь!»
Когда окончится эпоха рабства,
Безвестно я на Родину вернусь.