Запасный выход - Кочергин Илья Николаевич
А мы именно в такие отношения и планируем вступить с нашим конем.
А вот и нашел, наконец, слава Гуглу! Нашел в якутском сказании-олонхо. Отличное описание нашего коня. Вот, слушайте:
С кроншнепом-птицей на ушах, кукушкой-птицей на загривке, сарычем-птицей на лопатках, селезнем-птицей на крупе, голубем-птицей на бедрах, серыми зайчатами на подколенках…
Это какая-то просто колыбельная. Она способна убаюкать любое желание визуализации образа старого доброго коня Фени. Этот образ невозможно воплотить в кино даже Кире Муратовой.
Он кастрирован, суставы его разбиты после прыжков через препятствия, он шарахается от любого движения руки. Одна нога совсем кривая. Он был списан с троеборья, не подошел для выездки и был отдан в прокат. За неуживчивость и кусачесть был списан окончательно на пенсию и провел последний год, стоя в одиночестве и не общаясь с другими лошадьми. Но дух его крепок, он не смирился, не сдался, он не позволит оскорбить себя жалостью, и на него приятно смотреть, когда он несется по выпасу, подняв хвост.
Даже восьминогого коня Одина Слейпнира и то умудрились превратить в картинку – сначала на средневековых миниатюрах, а затем и в современных артах. А безвестные создатели древнего якутского сказания, наверное, серьезно бились против объективации животных, предвосхищая идеи постгуманистов. И им это удалось.
Как бы то ни было, я рад, я очень доволен, что смог, наконец, адекватно описать Феню, хотя вам и придется, пожалуй, вооружиться определителями птиц, почитать что-то по биологии кроншнепа, сарыча и кукушки, понаблюдать этих пернатых в природе, чтобы создать в голове истинный образ нашего коня.
В конце месяца я съездил в Алма-Ату в командировку, а когда вернулся домой и вошел в леваду к коню, он встал на дыбы. Что это значит?
– Он радуется тебе, – уверенно сказала Любка.
Мне бы хотелось тоже так считать. Но я усомнился.
Друзья сказали, что в Скопине отличный театр. Театра нам в нашей сельской жизни иногда не хватает.
Ну как не хватает?
Я не люблю театр, Любку тоже нельзя назвать особенным ценителем, но нужно же иногда пригласить свою жену в театр. Нужно же посмотреть, как лежат оголенные женские руки на бархате, которым обиты… В общем, когда сидишь в ложе, то там есть такие ограждения, чтобы не вывалиться с этой ложи вниз, в партер. И вот в моем представлении верх этих ограждений обит бархатом густого цвета – красного или бордового. Такого цвета, на котором хорошо смотрятся голые женские руки с биноклем.
А тяжелые портьеры, висящие у входа в эти ложи или на балкон! А хрустальные люстры величиной с небольшое колесо обозрения! А приглушенный, деликатный такой шум голосов, который окутывает все пространство, пока вы с женой проходите на свои места и усаживаетесь. От этого шума глаза вашей жены приобретают мягкий блеск и выдают в ней восемнадцатилетнюю.
Ради всего этого можно и потерпеть пару часиков, пока идет представление.
И вот я зафрендился в социальной сети с руководителями театра, попросил пригласить нас на ближайший спектакль, и нас пригласили.
В ноябре обязательно нужно посещать театр. Когда целыми днями идет холодный дождь, когда облетевшие осокоря за окном отчаянно машут черными ветками и скрипят все ночи напролет, когда левада вашего коня превратилась в ископыченную мокрую грязь и уборка навоза утратила ту медитативность, которую мы с вами в ней ценим, в это время нужно ехать в театр.
Еще сто двадцать километров отделяют вас от бархатных портьер и перил, еще только начались сборы, а мягкий блеск в глазах жены уже начал появляться.
С утра я затопил баню, от обеда Любка практически отказалась, а теперь с полотенцем на голове носится по дому от гардероба к зеркалу и обратно. Иногда замирает, приложив к груди кофточку, глядя на свое отражение и вдумчиво выпятив животик и нижнюю губу. У нее очень серьезная вертикальная складка между бровями в такие моменты.
Наконец собака загнана в дом, дом заперт, и моя жена проходит на цыпочках к машине, а конь высовывает между жердей ограды голову и провожает ее глазами, смотрит, как она в коротеньком пальтишке становится невесомой и едва касается черной земли, чтобы каблуки не вязли.
Я наблюдаю и думаю, что очень люблю театр, несмотря на то что там играют актеры и устраивают представления.
Забрызгав машину с ног до головы черной грязью, мы потихоньку выбрались на асфальт и поехали мимо нашего районного центра, потом мимо другого райцентра, потом мимо третьего. Всё по небольшим и довольно пустынным дорогам, некоторые из них были ровными и гладкими, некоторые необычайно выщербленными и ямистыми. Мы миновали целый куст населенных пунктов с древесными названиями – Ольхи, Кленок, Ясенок. Пересекали реки с древними именами и добрались, в ранних осенних сумерках, до четвертого райцентра, основанного тысячу лет назад на холме между речками Вёрдой, Песоченкой, Каликой и Вослебедью, – Скопина. Теперь Вослебедь называется Жабкой.
В здании городского ДК нас ждала «Антигона» по Жану Аную. Мы даже по дороге погуглили, кто такой Жан Ануй, чтобы уверенней себя чувствовать среди бархата и хрусталя.
К сожалению, я не нашел ни портьер, ни прочих важных театральных аксессуаров, зато нас ждало чаепитие в комнатке режиссера, коллекция народных костюмов в фойе и ощущение, что мы тут все свои собрались.
А потом в небольшом провинциальном городе, на берегах реки, переименованной из Вослебеди в Жабку, прекрасная Антигона стояла на коленях на сцене и произносила страстный монолог. В какой-то момент даже перешла на французский, чтобы всем – и местным скопинским жителям, и нам, приезжим из другого района области, – стало абсолютно ясно, что мы ее никогда не сможем понять. И мы все потупили взор.
Как хорошо возвращаться, высвечивая фарами сто двадцать темных осенних километров сквозь все эти заснувшие ольхи, кленки, ясенки, переезжать по мостам через рановы, мостьи и иберди, говорящие на вымерших языках, и думать о том, что пора бы уже прочитать трагедии Софокла и засесть за французский.
Приятно было узнать спустя несколько дней, что наша «Антигона» съездила в Москву на какой-то международный конкурс и получила там приз.
С самого Фениного приезда мы старались водить его на корде по окрестностям. Прочитали, что лошади нужно иметь в голове карту местности, где она живет. Я вполне понимаю такую необходимость, мне тоже важно ясно представлять, посреди чего я живу, что окружает мой дом вблизи, что находится вокруг него в пешей досягаемости, куда можно съездить на машине так, чтобы успеть вернуться к вечеру, где на расстоянии полутора-двух сотен километров находится хороший театр. Я люблю карты не меньше, а даже больше списков и перечней.
Мы выяснили, что наше дитя каменных джунглей, проведшее всю жизнь в конюшне, боится высокой травы (особенно когда высокие травы щекочут брюхо), не умеет искать падалицу под дикими яблонями, пугается взлетающих перепелок и треска сучков под ногами. Что ему интересно пробовать на вкус листву всех деревьев, обкусывать нижние ветви. Что выросшая на перепаханном поле зеленая отава необычайно сладка.
Во время этих прогулок стало ясно, что мы не справляемся с нашим конем. Пару раз Люба возвращалась в слезах, и мы вместе отправлялись на поиски по следам, отчетливо видневшимся на влажной осенней земле. Один раз я даже пытался разглядеть следы на асфальте, но мне это не удалось. Мощные представления он устраивал и мне.
И мы написали Насте, к которой летом ездили в Ярославскую область. Она обещала помочь.
А пока Любка на четыре дня отъехала в Москву на супервизорскую группу, у меня начался запой. Я забросил прогулки с лошадью, забросил свою работу, засел дома и утратил всякий интерес к ведению жизни.
