Две жизни одна Россия - Данилофф Николас

Это мне напомнило прием, оказанный маркизу де Кюстину в Санкт-Петербурге в 1839 году во время царствования Николая I. Этот знаменитый французский путешественник писал:

"Ко всем иностранцам относятся как к преступникам," когда они приезжают в Россию. Все эти предосторожности, рассматриваемые как необходимость здесь, но абсолютно не соблюдаемые где бы то ни было еще, предупредили меня о том, что я вступаю в империю страха". Не многое изменилось. Советская подозрительность в отношении иностранцев, национальная паранойя в отношение границ понятны в свете истории. Имея границу протяженностью свыше 50 000 километров, Кремль и сегодня чувствует себя уязвимым. На востоке советские лидеры видят орды голодных китайцев, на западе находятся агрессивные европейцы, поддерживаемые технологически передовой Америкой. Глядя назад в историю, Советский Союз вспоминает нашествия со всех сторон: татары, монголы и другие кочевые племена; шведы, поляки, французы и немцы; даже американцы и их союзники, которые принимали участие в интервенции в Архангельске и в Сибири в 1918 году. Я вспоминаю, как один советский историк сказал мне с горечью: "Мы всегда играли роль буфера против варваров с востока, а в последних двух мировых войнах мы приняли на себя германскую агрессию с запада. Мы потеряли миллионы людей и даже не получили благодарности от европейцев, которые считают нас почти не цивилизованными".

Наконец, после изучения моего паспорта в течение еще нескольких минут пограничник звучно проштемпелевал его. Я прошел через турникет и присоединился к длинной очереди прибывших, ожидающих таможенной инспекции. Через два часа я подошел к женщине-инспектору.

— Что объявляете? — спросила она.

— Только личные вещи, — ответил я, надеясь, что мое лицо не выдаст мою нервозность, и за этим не последует досмотр.

Она пропустила меня почти без всякой проверки, и скоро я был на пути в город. Я едва дождался встречи со Святославом Александровичем.

Мы встретились в его квартире на западе Москвы спустя несколько дней. Когда я доставал кольцо из коробочки, я чувствовал, что он волнуется. Руки его слегка дрожали, когда он рассматривал кольцо через ювелирную лупу, вставленную в правый глаз. Я был в нервном ожидании тоже, боясь, что оно окажется подделкой.

— Это подлинная вещь, — наконец сказал он.

Взволнованный и вместе с тем успокоившийся, я опустился в кресло и принялся наблюдать, как он скрупулезно изучал кольцо: сидя за маленьким столиком, тщательно взвешивал его на весах, с помощью кронциркуля измерил его внутренний и наружный диаметры, затем соскреб немного железа, чтобы приблизительно определить его состав и убедиться, что это то самое железо, из которого были сделаны кандалы декабристов. Потом он достал старый фотоаппарат и сделал несколько снимков кольца крупным планом.

Наконец, он обратился к буквам и знакам, выгравированным на кольце, которые, как я надеялся, смогут привести меня к дальнейшим разгадкам. К моему разочарованию, он не смог найти объяснения буквам Д и I. Сказал, что не видел подобных обозначений ни на одном из 16 колец, снимки которых сделал для своего каталога. Но то, что буквы не были перевернуты, означало, по его мнению, что кольцо Фролова не служило печаткой. Скорее, оно было знаком, символом членства тайного общества.

— Я бы хотел отнести кольцо в Государственный Исторический музей, чтобы эксперты взглянули на него, — сказал он в заключение.

Меня не вдохновила подобная перспектива. Я не хотел расставаться с кольцом даже на время выставки. Одно дело показать его Святославу Александровичу, который отдаст его в тот же день, и совсем другое — выставить его для обозрения. Тем не менее я согласился.

В один из первых октябрьских дней я отправился в Исторический музей. Я сел в метро на Ленинских горах, доехал до станции "Библиотека Ленина", а оттуда прошел пешком до большого здания красного кирпича на Красной площади, в котором находился музей. Это строение внушительных размеров было возведено в восьмидесятых годах XIX века по проекту знаменитого московского архитектора Василия Шервуда (кстати, шотландского происхождения) — внука человека по прозвищу "Шервуд Верный", который выдал декабристов царю.

Мы встретились со Святославом Александровичем у входа в музей. Когда мы поднимались к директору, он остановил меня на площадке лестницы и сказал:

— Я разыскал Вашу двоюродную сестру. Ее зовут Светлана Альгазина. Она внучка сестры Вашей бабушки — Ольги.

Я пришел в восторг.

— Когда я смогу ее увидеть?

— К сожалению, она не хочет иметь с Вами никаких дел, — нахмурился Святослав Александрович и объяснил, что эта женщина занимает довольно высокий партийный пост и выезжает в зарубежные командировки, что исключает возможность подобных контактов. Заметив мое огорчение, он быстро добавил:

— Но Вы ничего не потеряли. Это не очень приятная особа — довольно груба, беспрерывно курит и к тому же ей абсолютно не интересен Фролов и его история.

Я попросил Святослава Александровича дать мне ее адрес и номер телефона, но он сказал, что обещал ей не делать этого. Я почувствовал, что меня вдруг захлестнула волна антипатии к этой даме, которая отказывается встретиться со своим американским братом. И все же я решил найти ее адрес и номер телефона и сделать это сам. Если мне это удастся, подумал я, навещу ее без предупреждения накануне своего отъезда из Советского Союза.

Мы пришли в административную часть музея. Секретарь провела нас в конференц-зал, отделанный деревянными панелями, где нас встретила несколько назойливая дама средних лет с крашеными светлыми волосами, представившаяся как главный администратор коллекций. По тому, как в разговоре она упоминала о поездках в Западную Германию, я понял, что она, подобно моей двоюродной сестре, была "выездной". Она оказалась партийным боссом, надежной в верноподданстве, но не в знаниях. В нашей беседе принимал участие и руководитель предстоящей выставки, судя по всему очень знающий молодой человек.

Я рассказал об истории кольца: как оно попало в нашу семью и оказалось в Америке. Когда я закончил, администратор позвонила по телефону и пригласила музейного эксперта по старинным ювелирным изделиям. Через несколько минут в зал вошла пожилая дама с интеллигентным лицом. Она почти не поднимала глаз и, казалось, чувствовала себя крайне скованной в присутствии иностранного корреспондента и руководства музея. Очевидно, она была очень неплохим специалистом, которая, как многие профессионалы, была запугана менее компетентными, но более сильными и влиятельными функционерами.

Показав кольцо, администратор спросила довольно резким тоном:

— В какое время, по Вашему мнению, это было сделано? Эксперт взяла кольцо и медленно стала его поворачивать. Без всяких колебаний она сказала:

— Конец XVIII или начало XIX века.

Наконец-то подтверждение получено!

— Ну а знаки? — я указал на буквы.

Она опять взглянула на кольцо, поднеся его в свету. — "Д I"… Да, эти буквы означают "14".

— Как Вы это узнали? — спросил я, не веря, что приблизился еще к одной разгадке. — Ведь Д — пятая буква русского алфавита. Поэтому, может быть это 15, а не 14?

— Правильно, — ответила она. — Действительно, Д — пятая буква русского алфавита, которым мы пользуемся сегодня. Но система цифр на кольце основана не на современном русском языке.

Я был потрясен. Как она пришла к такому выводу? Ведь здесь всего только три знака!

— На чем же она основана?

— На церковно-славянском, в котором Д четвертая, а не пятая буква.

Я не имел понятия об алфавитах, предшествовавших современному русскому языку, и ничего не знал о славянской системе цифр.

— А как Вы объясняете это? — спросил я.

— Этот завиток… — Она улыбнулась с какой-то внутренней уверенностью. — Посмотрите на завиток.

— Завиток! — … В этих буквах и значках был какой-то смысл. Мое сердце учащенно забилось.