Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

«– А этот, у какого чудна`я фамилия? Какой правофланговым был, фу, будь он проклят, как его, кажись – Май-Борода? Хохол, такой, ту´шистый и весёлый, что под Бродами польского офицера напополам разрубил, – он-то живой-здоровый?

– Как жеребец! В пулемётный эскадрон его забрали».

Пулемётчиками, напомним, были и Гаранжа, и Бунчук. Работа в пулемётной команде требует особой сноровки и навыков.

Несколькими днями позже Григорий признаётся о новой своей думке, снова, на удивление, зародившейся у него со слов очередного малоросса: «Один хохол на Украине, как шли на Польшу, просил у нас оружия для обороны села. Банды их одолевали, грабили, скотину резали. Командир полка – при мне разговор был – и говорит: “Вам дай оружие, а вы сами в банду пойдёте”. А хохол смеётся, говорит: “Вы, товарищ, только вооружите нас, а тогда мы не только бандитов, но и вас не пустим в село”. Вот и я зараз вроде этого хохла думаю: кабы можно было в Татарский ни белых, ни красных не пустить – лучше было бы».

С той думкой и уйдёт Мелехов в банду к Фомину.

Так и метался он всю Гражданскую – то нахватавшийся у Гаранжи одной правды, то зацепивший со слов безымянного хохла совсем другие настроения.

В «Поднятой целине» на первых страницах мелькнут в страшном рассказе Нагульнова хохлы, восстававшие в лютую зиму 1920 года уже против советской власти. Украинское восстание подавят два отряда ЧОН, а казак Тит Бородин четырём мёртвым украинцам отрубит ноги, принесёт их домой, отогреет на печи и только потом снимет сапоги: с замороженных трупов они никак не снимались.

Здесь, впервые в шолоховской прозе, появляется, наконец, безусловно положительный персонаж-украинец: «Приземистый человек в чёрной, низко срезанной кубанке с белым перекрестом по верху и в чёрном дублёном сборчатом полушубке. Плечи человека в кубанке были необъятно широки, редкостно просторная спина заслоняла всю дверь вместе с притолоками. Он стоял, раскорячив куцые, сильные ноги, низкорослый и могучий, как степной вяз. Сапоги с широченными морщеными голенищами и сбитыми на сторону каблуками, казалось, вросли в настил крыльца, вдавили его тяжестью медвежковатого тела.

– Это командир нашей агитколонны, товарищ Кондратько, – сказал паренёк, шедший рядом с Давыдовым. И, заметив улыбку на его губах, шепнул: – Мы его между собой в шутку зовем “батько Квадратько”… Он – с Луганского паровозостроительного. Токарь. По возрасту – папаша, а так – парень хоть куда!»

Далее авторская оценка персонажа: «После войны он опять попал в Луганск, служил в органах Чека на транспорте, потом перебросили его на партработу и снова на завод. Оттуда-то по партмобилизации и был он послан на помощь коллективизирующейся деревне. За последние годы растолстел, раздался вширь Кондратько… Теперь не узнать уж соратникам того самого Осипа Кондратько, который в 1918 году на подступах к Царицыну зарубил в бою четырёх казаков и кубанского сотника Мамалыгу, получившего “за храбрость” серебряную с золотой насечкой шашку из рук самого Врангеля. Взматерел Осип, начал стариться, по лицу пролегли синие и фиолетовые прожилки… Как коня быстрый бег и усталь кроют седым мылом, так и Осипа взмылило время сединой; даже в никлых усах – и там поселилась вероломная седина. Но воля и сила служат Осипу Кондратько, а что касается неумеренно возрастающей полноты, то это пустое. “Тарас Бульба ще важче мене був, а з ляхами як рубався? Ото ж! Колы прийдёться воюваты, так я ще зумию з якого-небудь охвицера двох зробыти! А пивсотни годив моих – що ж таке? Мий батько сто жив при царськой власти, а я зараз при своей риднесенькой пивтораста проживу!” – говорит он, когда ему указывают на его лета и всё увеличивающуюся толщину».

Секретарь райкома Иван Нестеренко, появляющийся во второй книге «Поднятой целины» – персонаж не менее образцовый, а может быть, вообще самый что ни есть правильный во всей шолоховской прозе. Однако появляется в «Поднятой целине» и другой герой – Никифор Поляница, «двадцатипятитысячник, бывший токарь на одном из металлургических заводов Днепропетровска».

Люди Поляницы воруют у давыдовского колхоза сено. Давыдов приезжает к Полянице в гости, чтоб разобраться. Поначалу тот отпирался, не признавая свершённое воровство, но потом «решил положить конец никчёмному, с его точки зрения, разговору. Он уже не улыбался. Пальцы его правой руки, безвольно лежавшей на столе, слегка пошевелились и медленно сложились в кукиш. Указывая на него глазами, Поляница бодро проговорил почему-то на своём родном языке:

– Бачишь, що це такэ? Це – дуля. Ось тоби моя видповидь! А покы – до побачення, мени треба працюваты. Бувай здоров!

Давыдов усмехнулся:

– Чудаковатый ты спорщик, как посмотрю я на тебя… Неужели слов тебе не хватает, что ты, как базарная баба, мне кукиш показываешь?»

Загнанный в угол, Поляница идёт в атаку, снова перейдя на русский:

«– Ты, бывший морячок, по самые уши залез в религиозные предрассудки. Имей в виду, будь я секретарём райкома, – ты бы у меня положил на стол партбилет за твои штучки.

– За какие штучки? О чём ты говоришь? – Давыдов даже плечи приподнял от удивления. <…>

– Ты на колхозных лошадях по воскресеньям старух возишь в церковь молиться, вот что ты делаешь!»

Отвратительный тип этот Поляница.

В романе «Они сражались за Родину» действуют несколько типологически разнородных украинцев, вместе с тем явно несущих черты общего национального характера.

Ещё в довоенные годы семью Николая Стрельцова разрушил живший в той же станице украинец Юрий Овражный: «красивое, смугло-румяное, круглое лицо с чёрной полоской усов… нарядный, красно-чёрный четырёхугольник вышивки украинской рубашки, серый в полоску пиджак, небрежно накинутый на широкие ладные плечи». И «неуверенная, блуждающая улыбка».

Конфликт между родовым казаком, а теперь колхозником Стрельцовым и украинцем Овражным должен был по замыслу стать одной из основных сюжетных линий первой книги трилогии. Так Шолохов словно бы выворачивал наизнанку конфликт «Тихого Дона»: там Григорий рушил чужую семью, а тут – ломали стрельцовскую жизнь. И делал это украинец.

Но наряду с Овражным в той же книге действовал глава МТС Иван Дьяченко – тот самый, что прошёл избиения и пытки в НКВД, описания которых были вырезаны из публикации в газете «Правда». В посвящённой допросам Дьяченко главе Шолохов в третий раз использует приём, когда его персонаж, украинец по национальности, в состоянии душевного напряжения ситуации переходит с мовы на русский и обратно.

Следователь обвиняет Дьяченко в контрреволюционной деятельности. Тот не признаёт вины. Следователь, рассказывает Дьяченко Николаю Стрельцову, начинает кричать: «Брешешь ты, хохол, сучье вымя, ты – петлюровец и самый махровый украинский националист! Жёлто-блакитная сволочь ты!»

Далее следует показательный монолог Дьяченко: «Ещё когда он меня контрой обозвал, чую, начинают мои нервы расшатываться и радикулит вступает в свои права, а как только он меня петлюровцем обозвал, – я побледнел весь с ног до головы и говорю ему: “Ты сам великодержавный кацап! Какое ты имеешь право меня, коммуниста с восемнадцатого года, петлюровцем называть?” И ты понимаешь, Микола, с детства я не говорил по-украински, а тут как прорвало – сразу от великой обиды ридну мову вспомнил: “Який же я, кажу, петлюровец, колы я и на Украине ни разу не був? Я ж на Ставропольщине родився и усю жизнь там прожив”. Он и привязался: “Ага, говорит, заговорил на мамином языке! Раскалывайся дальше!” Обдумался я и говорю опять же на украинском: “У Петлюры я не був, а ще гирше зи мною было дило…” Он весь перегнулся ко мне, пытает: “Какое? Говори!” Я глаза рукавом тру и техесенько кажу: “Був я тоди архиереем у Житомири и пан гетман Скоропадьский мине пид ручку до стола водыв”. Ах, как он взвился! Аж глаза позеленели. “Ты что же это вздумал, издеваться над следственными органами?” Откуда ни возьмись появились ещё двое добрых молодцев, и стали они с меня кулаками архиерейский сан снимать… Часа два трудились надо мной! Обольют водой и опять за меня берутся. Ты что, Микола, морду воротишь? Смеёшься? Ты бы там посмеялся, на моём месте, а мне тогда не до смеха было».