Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9
Они оделись и, в ожидании кофе, я дал Ирен двенадцать двойных луи и еще четыре — чтобы выкупить ее накидку. Вошли ее отец с матерью, явившись для обеда и чтобы поздороваться с нами. Ирен не теряла ни минуты; она дала отцу с гордым видом двенадцать монет и предложила с большей надеждой взирать в будущее. Он засмеялся, потом заплакал, и вышел. Он вернулся полчаса спустя сказать Ирен, что нашел оказию, чтобы ехать в Антиб очень за дешево, но надо выезжать сейчас, потому что возчик хочет заночевать в Андиоле.
— Я готова.
— Нет, мой ангел, — говорю я ей, — ты пообедаешь со своей подругой в пять часов, и возчик подождет. Скажите, чтобы он ждал, г-н Ринальди, моя племянница ему оплатит день; не правда ли, Марколина?
— Конечно; я очень хочу здесь пообедать. Я рассчитываю, что мы уедем только завтра.
Она все правильно рассчитала. Мы пообедали в пять часов, легли в восемь, и мы были безумны, как и в предыдущую ночь; но в пять часов утра мы были уже готовы. Я видел, как Ирен, со своей прекрасной накидкой, рассталась с Марколиной в слезах, как и та другая. Старый Ринальди предсказал мне в Англии большую удачу, и Ирен плакала оттого, что она не занимает рядом со мной место Марколины. Мы встретимся с Ирен через десять лет.
Полчаса спустя мы выехали и проехали пятнадцать постов без остановки. Мы остановились на ночь в Валансе, где нас плохо покормили, но Марколина была довольна. Она весь день говорила со мной только об Ирен; она искренне мне говорила, что если бы могла, она бы увела ее от ее отца, чтобы увезти с собой. Она сказала, что считает ее моей дочерью, несмотря на то, что та не похожа лицом на меня, из-за великой привязанности, которую она к ней испытывает.
— Она говорила мне то же самое; она сказала, что ты любил ее три дня и что ты купил ее девственность за двести цехинов.
— Это правда; но у меня в то время была другая любовь; если бы не это, я выкупил бы ее у ее отца за тысячу цехинов.
— Ты прав. Мне кажется, дорогой друг, что, оставаясь с тобой, я не буду никогда тебя ревновать к твоим любовницам, если только ты разрешишь мне ложиться вместе с ними. Мне кажется, что это из-за моего хорошего характера. Скажи, правильно ли я рассуждаю.
— Ты добра, но ты могла бы быть такой и без страстного темперамента, который тобой владеет.
— Это не темперамент, потому что я могу проделывать это только с человеком, которого люблю; если это женщина, мне неважно, я все равно смеюсь.
— Кто наделил тебя таким вкусом?
— Природа. Я начала в возрасте семи лет. В десять у меня было уже, наверное, более трех или четырех сотен подруг.
— А когда ты начала делать это с мужчинами?
— В возрасте одиннадцати лет отец Молен, мой исповедник, монах Свв. Иоанна и Павла, захотел узнать девочку, с которой я тогда спала; это было в карнавал. Он сделал нам на исповеди отеческое внушение и предложил отвести нас вместе в комедию, если мы пообещаем бросить это баловство за неделю; мы ему обещали, и на восьмой день мы пришли к нему, чтобы уверить, что мы воздерживаемся. На следующий день он явился в маске к тете моей милой, которая его знала и которая разрешила идти, не думая о плохом, потому что, кроме того, что он был монахом и исповедником нас обеих, мы были еще слишком дети; моей милой было только двенадцать лет. После комедии он отвел нас ужинать в ресторан, и после ужина стал говорить о нашем проступке и захотел узнать, как мы это делаем. Он сказал, что этот грех между девочками очень велик, в то время, как между мужчиной и девушкой — ничего особенного, и спросил, знаем ли мы, как устроен мужчина; мы это знали, но сказали ему, что нет. Тогда он сказал нам, что если мы пообещаем ему сохранить все в секрете, он сможет удовлетворить наше любопытство; и мы ему пообещали. Исповедник тут же показал нам свое богатство, и в течение часа сделал нас женщинами; и он так хорошо обставил это дело, что мы сами его просили. Три года спустя я влюбилась в ювелира, потом твой брат насмешил меня, влюбившись и сказав, что может просить у меня милостей, только став моим мужем. Он сказал, что это можно сделать, уехав в Женеву, и удивил меня, предложив совершить это путешествие вместе с ним. Я решилась на это, по глупости, и ты знаешь остальное. Свидетельство того, что я никогда его не любила, — это что я никогда не интересовалась, как он устроен. Он сказал мне в Падуе, где я его побила, что я отлучена от церкви. Я очень смеялась.
Мы выехали из Валанса в пять часов утра и прибыли в Лион к вечеру, остановившись в «Парке». Я прежде всего направился на площадь Беллекур к м-м д'Юрфэ, которая сказала мне, как всегда, что была уверена, что я прибуду в этот день. Она хотела знать, хорошо ли она выполнила свои моленья, и Паралис, разумеется, сочла, что все хорошо, чем та осталась весьма довольна; поцеловав юного д'Аранда, который был с ней, я пообещал быть у нее завтра в десять часов.
Мы воспользовались временем нашего свидания, чтобы получить от оракула все необходимые инструкции на предмет ее родов, ее завещания и для того, чтобы изыскать способы сделать так, чтобы, возродившись в мужском облике, она не оказалась в нищете. Оракул решил, что она должна умереть в Париже, должна оставить все своему сыну, и, чтобы дитя не было бастардом, Паралис поручила мне, по прибытии моем в Лондон, чтобы я прислал благородного человека, который на ней женится. Последний оракул гласил, что она должна приготовиться выехать в Париж в течение трех дней и увезти с собой маленького д'Аранда, которого я должен вернуть в Лондоне в руки его матери. Его настоящее состояние не было уже тайной, так как маленький мошенник все разболтал. Но я применил то же средство, что и для нейтрализации неверности ла Кортичелли и Пассано. Мне хотелось поскорее вернуть неблагодарного его матери, которая постоянно писала мне нелепые письма. Я вынашивал в голове проект, как забрать у нее мою дочь, которой должно было исполниться уже десять лет, и которая, как извещала ее мать, становилась чудом в области красоты, изящества и талантов.
После этих распоряжений я направился в «Парк», чтобы пообедать с Марколиной. Было уже слишком поздно и, не имея возможности отвести ее в Комедию, я пошел к г-ну Боно, чтобы узнать, отправил ли он моего брата в Париж. Он сказал, что тот уехал накануне, познакомив его перед тем с неким Пассано, моим большим недругом, которого я должен опасаться.
— Я увидел человека, — рассказал он мне, — бледного, осунувшегося, не стоящего на ногах; он сказал мне, что вот-вот умрет, и это наверняка, так как вы его отравили; но он уверен, как он сказал, что заставит вас заплатить за ваше преступление, и что он еще увидит себя отомщенным перед смертью, здесь, в Лионе, куда, он уверен, вы должны приехать. Он мне высказал в течение получаса, с пеной на губах, все, что можно сказать наиболее мерзкого против вас. Он хочет, чтобы общество знало, что вы самый великий мерзавец из всех существующих, что вы разоряете м-м д'Юрфэ с помощью кощунственных выдумок, что вы колдун, фальсификатор, вор, шпион, подрезатель монет, предатель, шулер, клеветник, изготовитель фальшивых ценных бумаг, подделыватель подписей, наконец, самый омерзительный из всех людей, и что он желает разоблачить вас перед обществом не только с помощью подметных писем, но и формально прибегнув к правосудию, к которому он хочет обратиться, чтобы добиться справедливого возмещения ущерба, который вы причинили его персоне, его чести и, наконец, его жизни, потому что вы убили его медленно действующим ядом. Он сказал, что в состоянии все это доказать. Уважение и дружба, которые я к вам испытываю, обязывают меня рассказать вам все, что этот человек мне высказал, с тем, чтобы вы постарались изыскать средство защиты. Этим не следует пренебрегать, так как вы знаете силу клеветы.
