Герман Гессе - Письма
Георгу Рейнхарту
Июнь 1946
Дорогой господин Рейнхарт!
Ваше письмо обрадовало меня, спасибо Вам за него. Что у Вас так мало частной почты, что Вы можете отвечать на нее почти полностью собственноручными письмами, этому, конечно, можно позавидовать. Иметь известное имя и вообще-то бывает тягостно, а если вдобавок, как я, живешь в Швейцарии, а одна половина твоей семьи и твоих друзей в Германии, а другая в эмиграции, то с 1933 года все, что касается писем, передачи новостей и т. п. и т. п., не могло не стать тяжкой службой. К этому прибавляется великое разочарование, каким кончается моя в целом богатая и часто счастливая жизнь: гибель моего труда, возведение высоченной стены между мною и кругом действительного моего влияния, а это снова влечет за собой странные тяготы. Не проходит и дня, чтобы из Германии меня не просили срочно позаботиться о том, чтобы там опять появились в продаже мои книги; или, еще проще, просят прислать их. Многие так наивны, что прямо-таки ругают меня и корят за то, что я не выполняю своего долга перед читателями и т. д. Как будто уничтожение моих книг, возможности моего влияния, моих материальных доходов мне самому не так неприятны, как этим нетерпеливым читателям. И это лишь малая и маловажная часть моей почты. Другая часть связана с голодом, третья, очень большая, с военнопленными, сотни тысяч которых давно обезумели в неволе, годами сидя за колючей проволокой в Египте, Марокко, Сирии и т. д. При голоде и при военнопленных дело идет не об интеллектуальной, не о литературной переписке, а о немедленной материальной помощи, по части которой Красный Крест и пр. оказались, к сожалению, совершенно беспомощными механизмами. Поэтому мне давно пришлось сделать все это своим частным делом. Я дарю пленным сколько могу хорошие книги, разослал уже сотни томов по избранным адресам, отклики приходят самые благодарные. А помимо того я задался целью спасти от голода небольшое число ценных и дорогих мне людей в Германии, добрую дюжину, а это уже нелегко и доставляет несказанно много хлопот, ибо деньги приходится добывать малыми частями – продажей авторских изданий, рукописей, разорением собственной библиотеки и т. д. и т. д. Но довольно об этом. Я хотел только дать Вам понять, в какой обстановке написано, например, «Письмо в Германию». Оно вообще-то первоначально было адресовано определенному человеку, который, как и мой бедный издатель, долго сидел в заключении и ждал смерти. […]
С недели на неделю, с месяца на месяц я тщетно жду обеих своих уже несколько месяцев назад приглашенных сестер из Швабии, двух семидесятилетних больных женщин, которые сейчас, несмотря на две-три наши продовольственные посылки, серьезно страдают от голода. Американцы и французы ввели для подавления всего человечного и разумного систему придирок, которая, пожалуй, хуже, чем при Гитлере. Жаль, эти победители, еще год назад герои прекрасной и дорогой всему миру идеи, теперь впали в совсем скверное состояние, не из-за жулья и гангстеров, которых среди них, может быть, и немало, а, по существу, из-за отсутствия бдительности, фантазии, любви, отзывчивости и готовности к серьезной дифференцирующей работе. Давно уже только от англичан слышишь что-то человечно-благородное и достойное благодарности.
Сегодня солнечно и жарко, кукушка кукует у дома все утро, и политые дождем розы начинают благоухать.
Господину Л. Э., Витце
25 июня 1946
[…] По Вашему письму я вижу только, что Вы ничего не усвоили из мыслей, которые содержатся в моих книгах. Вместо того чтобы задуматься о собственной вине и о собственных внутренних возможностях самоанализа и поворота к лучшему, Вы судите другие народы. Таким путем вперед не продвинешься. Вы говорите также, что проиграли войну, потому что были хуже подготовлены к ней. Это одна из разновидностей немецкой лжи, распространенных еще и сегодня. Войну эту, с сатанинским безумием развязанную вашим нападением на соседние страны, вы проиграли не из-за этого; когда она началась, ни Англия, ни Франция, ни Россия не были серьезно подготовлены к ней. Вы проиграли ее потому, что немецкая страсть захватывать и убивать снова стала невыносима для всего мира. А против кого весь мир, тот терпит поражение. А потерпев поражение, пытается, вместо того чтобы извлечь из него какой-то урок, придираться к другим. Обращайтесь с этим к победителям, не ко мне. […]
Это мое первое и последнее письмо к Вам. Вы не извлечете из него никакого урока, потому что не хотите, но я, к сожалению, был все-таки обязан его написать.
Томасу Манну
Монтаньола, 23 октября 1946
Дорогой господин Томас Манн!
Великий недуг, угнетающий духовную часть Европы и меня, родил и нечто приятное, подарив мне письмо от Вас, которым Вы очень обрадовали меня. Спасибо от души за этот знак памяти в минуту серьезного кризиса моей жизни.
Через несколько дней я покину Монтаньолу (почтовым адресом она будет служить и впредь), чтобы попробовать пожить в санатории одного моего приятеля-врача. Дом в Монтаньоле будет – по крайней мере на эту зиму – заперт. Содержать его в порядке стало в последние годы для его хозяйки так трудно и тягостно, что эта тяжесть сожрала или, во всяком случае, сильно омрачила все другое. Таков важнейший повод для моего скверного состояния. К этому прибавляется физическая слабость: трудно жить, когда годами не бывает буквально и дня без боли, причем боли не в коленях, в пальцах ног или спине (с подагрой, ревматизмом и т. п. я всегда без особого ропота справлялся), а в глазах и в голове.
Но, конечно, внутренние неурядицы важнее и меньше поддаются контролю.
Итак, я попробую уединиться в санатории, где, кстати, не собираюсь проходить какого-либо курса лечения, а хочу только отдохнуть, избавившись от некоторых каждодневных забот. Может быть, это удастся, и, может быть, вместе со временем высвободится и часть сил для какой-нибудь славной работы. Благодаря сосредоточенности на «Игре в бисер» я пережил все годы гитлеровщины без крушений, но, когда работа кончилась и уйти в нее уже было нельзя, моя позиция в войне нервов, которую весь мир ведет против человечности, стала очень незащищенной, и, хотя я несколько лет держался, сейчас выясняется, что при этом я сильно страдал и многое потерял.
Еще одно. То, что я сказал в «Благодарности» о Европе, значит для меня гораздо больше, то есть имеет гораздо более положительный смысл, чем для Вас. Европа, которую я имею в виду, будет не «сувенирной шкатулкой», а идеей, символом, источником духовной силы, так же как идеи «Китай», «Индия», «Будда», «Конфуций» – это для меня не просто приятные воспоминания, а самое реальное, самое содержательное, самое существенное, что есть на свете.
