Илья Штемлер - Звонок в пустую квартиру
Звонит Довлатов: «Илья, хотите заработать? Сичкин пишет роман о своей жизни. Обещает пять тысяч долларов за литературную обработку, согласны?» — «Нет, — отвечаю я. — Во-первых, такие деньги он не отдаст. Во-вторых, достаточно во-первых». — «Может быть, вы и правы, — соглашается Довлатов. — Но хоть что-нибудь он все-таки заплатит». — «Через суд, — отвечаю я. — А мне скоро уезжать, не успею». — «Вы редкий человек, — смеется Довлатов. — Отказываетесь от денег». — «От судебных издержек», — и мы оба хохочем во все горло…
Ночью меня будит звонок. Голос Раи Вайль. «Илья, у вас есть дома вино? Поднимитесь ко мне. У нас вино кончилось, а Сергей с Аркадием только начали спорить».
Я взял бутылку и поднялся на этаж. Дом, в котором я жил в Нью-Джерси у своей бывшей жены, был знаменит тем, что там в свое время получили квартиры многие эмигранты… Трехкомнатная квартира Раи плавала в сизом мареве неоконченного загула. Овальный стол напоминал место действия моего рассказа «Джанк ярд»: тарелки с овощными салатами, колбасой, тунцом, сыром, ломти хлеба, овечьи горошины маслин, пустые бутылки, стаканы. Вокруг стола, подобно хозяину свалки, герою рассказа «Джанк ярд» ирландцу О’Тулу, топтался завернутый в строгий черный костюм при ярком клоунском галстуке Аркадий Львов. Босой, в сером банном халате на голое тело, Сергей Довлатов напоминал хмельного генерала Чарноту из фильма «Бег» в исполнении Ульянова.
— Вы никогда не напишете ни одной стоящей вещи, Львов, — вещал Довлатов. — Потому что вы уверены, что пишете стоящие вещи.
Львов с ироничной снисходительностью выгибал темно-пшеничные брови и пожимал плечами — что можно ждать от пьяного Довлатова!
— О чем речь? — Я беспечно водрузил на стол бутылку красного синагогального вина из пасхальной посылки.
Ситуация меня озадачила — все знали, что Львов, затянутый в строгий черный костюм, был несколько ближе к Рае, чем босой и расхристанный Довлатов…
— Я объясняю Львову, что его романы — это превращенные в листаж песенки соседа по этому дому Вилли Токарева…
Львов нервно повернулся и ушел на кухню, к Рае.
— Зачем вы так? — укорил я Довлатова. — Обидели человека.
— Почему он за весь вечер не расстегнул ни одной пуговицы на своем похоронном костюме? — встречно вскинулся Довлатов. — Ладно, пойду извиняться. У него и вправду есть приличные и весьма читабельные вещи. Пойду извиняться.
Довлатов прошлепал босыми ступнями по рисованному под паркет линолеуму. А я отправился досыпать…
Вечером вновь раздался телефонный звонок. На этот раз звонила мама Довлатова.
— Илья, — проговорила она, — как вы могли поступить подобным образом, напоить Сергея, когда у него больная печень?..
Я ошарашенно пролепетал о том, что всего лишь выполнил просьбу Раи — принес вино, что я и не знал, что у Сергея проблемы с печенью, да и вообще, влетел в эту историю как кур в ощип.
— Очень плохо, очень плохо. Мы уже два раза вызывали «Скорую помощь».
Расстроенный, я позвонил Рае. Оказывается, Сергей вчера ввалился к ней уже пьяный — у него произошел малоприятный разговор с руководством радиостанции: Довлатов работал на радио не в штате, что автоматически предусматривало бы определенные льготы и страховки, особенно медицинские, а по договорам на конкретную работу. Трудился он много, практически каждый день выходил в эфир, рассчитывая на постоянный статус, и вновь пролетел — ему объявили, что в новом штатном расписании нет свободных единиц. Тут подоспели еще и какие-то личные неурядицы: Довлатов был по-прежнему во власти своих сердечных похождений и тяжело переживал их неприятные сюрпризы… Словом, поводов напиться было предостаточно. И моя бутылка вина тут ни при чем: Довлатов все равно вино бы достал — итальянский ресторанчик «Каса Данте» работает до утра, надо лишь перейти улицу…
На этот раз Довлатов выдюжил, поправился. И дней через десять пришел к нам на обед. Чинно, с женой и дочерью. Сидел в торце стола, печальный, непривычно молчаливый, пил минеральную воду, похваливал тещину фаршированную рыбу, но ел с опаской, боясь за печень. Таким я его и запомнил, как последнюю фотографию.
Когда я приехал вновь в Америку, Сергея уже не было; трагическую роль в этом в немалой степени сыграло и отсутствие медицинской страховки. А книги его, небольшого формата, изданные нью-йоркским издательством «Эрмитаж», глядели на меня с полки с щемящей виноватостью — не все, мол, рассказал, не успел, а жаль… В литературе — как и в жизни — есть личности, уход которых невосполним. Их мало, и это естественно. Можно им подражать, но заменить нельзя.
Нью-йоркское издательство «Эрмитаж» — собственность Игоря Ефимова. Он — директор, главный редактор, наборщик, менеджер, издатель и начальник АХО — все в одном лице. Хозяйство его размещается в комнате собственного дома. До эмиграции Ефимов жил в Ленинграде и был активным членом ЛИТО при библиотеке им. Маяковского. Отъезд Ефимова был «громом среди ясного неба»: в те годы многие воспринимали это как подвиг или как самоубийство и всячески избегали общения — кто из-за страха, кто из зависти. Помню, я с нашим общим приятелем Борисом Ручканом решил зайти к Ефимову попрощаться. Ефимов тогда жил где-то в районе Невского проспекта. Держался он достойно, без гусарства. Однако его чем-то тяготил наш визит. Он долго искал какую-нибудь свою книжку, чтобы подарить на память, но так и не нашел. Ручкан обиделся. На улице Ручкан объявил: «Была у меня давнишняя мечта — дать Ефимову по морде. Не мог слышать, как он читает свои тягомотные сочинения». — «Особенно после того, как „Юность“ напечатала его повесть „Смотрите, кто пришел“», — съязвил я… Ручкан промолчал. Зависть порой доводит до глубокого обморока. Повесть Ефимова читалась с интересом, обращала на себя внимание. Что же касается занудства, то подобная манера письма считалась особым шиком молодой ленинградской прозы тех лет. Длиннющие абзацы без точек, с редкими запятыми своей формой как бы помогали достичь особых глубин авторских размышлений. Я вспомнил это, когда читал роман Ефимова «Седьмая жена», изданный им в своем издательстве «Эрмитаж». Так и не дочитал, отложил, устав продираться через скучные, длиннющие авторские сентенции…
В тот самый первый свой приезд в Нью-Йорк меня пригласили на заседание литературной группы русских писателей в Колумбийский университет, на кафедру славистики. Собралось довольно много людей, среди которых я увидел и Ефимова. Встреча была для нас неожиданной: Ефимов приехал на заседание с коммерческой целью — попробовать продать книги своего издательства; книги и впрямь он издавал хорошие. После оторопи от неожиданной встречи он вдруг проговорил с непонятной злостью:
