Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

Иной раз утверждают, что гибель советской цивилизации и вместе с ней империи не была отрефлексирована заранее, накануне.

Это неправда.

Шолохов прозрел главное и недвусмысленно предупредил о том власть.

Брежнев, отдадим ему должное, не отмахнулся и наложил резолюцию: «Секретариату ЦК. Прошу рассмотреть с последующим рассмотрением на ПБ. 14/III 78 г.».

ПБ означало: Политбюро.

В шолоховском письме упоминался сионизм.

Надо помнить, что борьба с сионистским влиянием являлась частью официальной советской идеологии. Слово «сионизм» в СССР всегда было ругательным.

Советское руководство относилось к этому вопросу и крайне внимательно, и очень болезненно. Едва ли Брежнев мог удивиться тому, что Шолохов обращает на это внимание.

Тем не менее основой сионистского движения в СССР была борьба за право эмиграции в Израиль, а Шолохов явно ставил вопрос шире. Ставший мишенью его критики Александр Наумович Митта (настоящая фамилия Рабинович) никаким сионистом не был, но являлся прославленным советским режиссёром более чем умеренных убеждений.

Шолохов завёл речь не столько о сионизме в узком его значении, а о существовании в России серьёзной части интеллигенции, чуждой не только социалистическому проекту, но и русской истории как таковой.

Докладную записку по шолоховскому письму подготовил избранный два года назад секретарём ЦК Михаил Зимянин, курировавший теперь идеологические вопросы. Он в своём отчёте утверждал, что бить тревогу нет причин: «Записка тов. Шолохова, продиктованная заботой о русской культуре, отличается, к сожалению, явной односторонностью и субъективностью оценки её современного состояния».

«Деятельность советской, творческой интеллигенции, начиная с русской, за последние годы проникнута духом всё возрастающего сплочения вокруг партии, её Центрального Комитета».

«Изображать дело таким образом, что культура русского народа подвергается ныне особой опасности, связывая эту опасность с “особенно яростными атаками как зарубежного, так и внутреннего сионизма” – означает определённую передержку по отношению к реальной картине совершающихся в области культуры процессов. Возможно, т. Шолохов оказался в этом плане под каким-то, отнюдь не позитивным, влиянием».

Ах, кто же это повлиял на него? Что за злые люди?

Подводя итог, Зимянин рекомендовал «разъяснить т. М. А. Шолохову действительное положение дел с развитием культуры в стране и в Российской Федерации» и «никаких открытых дискуссий по поставленному им особо вопросу о русской культуре не открывать».

Из дня нынешнего это «разъяснить» выглядит уже не комически, а трагически.

Под сукно шолоховское письмо не прибрали, но поручили специально созданной комиссии ответственных товарищей в количестве семи человек, рассмотрев поднятые Шолоховым темы, представить предложения в ЦК.

В комиссию, помимо Зимянина, вошли министр культуры Пётр Демичев, заведующий Отделом культуры ЦК Василий Шауро, заведующий Отделом пропаганды Евгений Тяжельников, председатель Центральной ревизионной комиссии Иван Капитонов, заведующий Отделом науки и учебных заведений ЦК Сергей Трапезников, первый секретарь правления Союза писателей СССР Георгий Марков, председатель президиума Центрального совета Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры Вячеслав Кочемасов.

Работа шла два с половиной месяца. 5 июня 1978 года комиссия представила в ЦК пространную записку с огромными и порой впечатляющими статистическими отчётами о том, сколько всего делается в сфере культуры. В том числе и с целью сохранения русского национального наследия.

Однако никакие определяющие выводы сделаны не были. Партийное руководство вновь выказало уверенность в том, что управляет сбалансированной системой и контролирует любые вызовы.

Завершалось письмо на высокой идиотической ноте: «Советская творческая интеллигенция умом и сердцем поддерживает политику партии».

27 июня 1978 года было принято Постановление ЦК КПСС, предлагавшее «в основном согласиться» с представленным комиссией анализом.

Из членов комиссии перестройки не дождался только Трапезников. Зимянин вышел на пенсию в 1987-м и дожил до 1995-го. Демичев – пенсионер всесоюзного значения с 1988-го, дожил до 2010-го. Василия Шауро «съел» и выдавил на пенсию будущий «архитектор перестройки» Александр Яковлев ещё в 1986-м; наблюдая за происходящим, он доживёт до 2007-го. Тяжельникова отправят на пенсию в 1990 году, и он проживёт ещё 30 лет, до 2020-го. Капитонов уйдёт на пенсию в 1988 году и проживёт до 2002 года. Марков уйдёт с поста главы Союза писателей в 1989-м и проживёт ещё два года, застав распад страны. Кочемасов уйдёт на пенсию в 1990 году, доживёт до 1998-го.

Названные вполне могли бы собраться всей компанией в 1991 году и обсудить, что они в шолоховском письме недопоняли.

Один писатель оказался умнее их вместе взятых, таких сановитых.

Письмо Шолохова впервые было полностью опубликовано в газете «Вечерняя Москва» от 15 декабря 1993 года, когда всё уже свершилось.

Сам факт публикации был своеобразной формой издёвки победителей спустя два с небольшим месяца после расстрела Дома Советов: смотрите, как в своё время деградировал этот старик. Сионизм он хотел победить: в лице Митты и Высоцкого! Впрочем, он всегда был антисемитом, что с него взять.

Первый эпизодический персонаж еврейской национальности появляется у Шолохова в начале «Тихого Дона». Григорий Мелехов со своим полком воюет на территории Белоруссии и становится свидетелем случая казачьего мародёрства.

«На выезде попался им бежавший навстречу еврей. Тонкая, словно разрезанная шашкой, щель его рта раззявлена криком:

– Господин ко`зак! Господин ко`зак! Ах, бож-ж-же ж мой!

Маленький круглоголовый казак ехал рыском, помахивая плетью, не обращая на крик внимания.

– Стой! – крикнул казаку подъесаул из второй сотни.

Казак пригнулся к луке и нырнул в проулок.

– Стой, мерзавец! Какого полка?

Круглая голова казака припала к конской шее. Он как на скачках, повёл коня бешеным намётом, у высокого забора поднял его на дыбы и ловко перемахнул на ту сторону.

– Тут девятый полк, ваше благородие. Не иначе, с ихнего полка, – рапортовал подъесаулу вахмистр.

– Чёрт с ним. – Подъесаул поморщился и – обращаясь к еврею, припавшему к стремени: – Что он у тебя взял?

– Господин офицер… часы, господин офицер!.. – Еврей, поворачивая к подъехавшим офицерам красивое лицо, часто моргал глазами.

Подъесаул, отводя ногой стремя, тронулся вперёд.

– Немцы придут, всё равно заберут, – улыбаясь в усы, отъезжая, проговорил он.

Еврей растерянно стоял посреди улицы. По лицу его блуждала судорога.

– Дорогу, пане-жидове! – строго крикнул командир сотни и замахнулся плетью.

Четвёртая сотня прошла мимо него в дробной стукотени копыт, в скрипе сёдел. Казаки насмешливо косились на растерянного еврея, переговаривались.

– Наш брат жив не будет, чтоб не слямзить.

– К казаку всяка вещь прилипает.

– Пущай плохо не кладёт.

– А ловкач энтот…

– Ишь, махнул через забор, как борзой кобель!

Вахмистр Каргин приотстал от сотни и под смех, прокатившийся по рядам казаков, опустил пику.

– Беги, а то заколю!..

Еврей испуганно зевнул и побежал. Вахмистр догнал его, сзади рубанул плетью. Григорий видел, как еврей споткнулся и, закрывая лицо ладонями, повернулся к вахмистру. Сквозь тонкие пальцы его цевкой брызнула кровь.

– За что?.. – рыдающим голосом крикнул он.

Вахмистр, масля в улыбке круглые, как казённые пуговицы, коршунячьи глаза, ответил, отъезжая:

– Не ходи босой, дурак!»

В этой сильнейшей, казалось бы, лишённой авторской оценки сцене ясно одно: казаки, причём все без исключения, относятся к еврейству с насмешливым презрением. И Григорий в этой казачьей массе растворён.

То, что ударивший еврея вахмистр автору отвратителен, понятно из внешнего его описания: он «маслит» беспощадные и злые «коршунячьи» глаза, круглые «как казённые пуговицы». Но насколько же, по-гоголевски выписанный, жалок сам этот еврей, словно бы лишённый человеческого достоинства: с его подобострастием, с его судорогами по жалкому лицу, с его тонкой щелью рта – «раззявленной» криком. Не человек, а больная птица.