М Стрешинский - Генерал Симоняк
Погрузили всех и всё..., Вышла эскадра..., Идет... - отвечал командующий Балтийским флотом. Он по радио держал связь с Дроздом.
Под утро Хозину позвонил сам Трибуц:
- Теплоход подорвался на минах...
Четвертого декабря корабли прибыли на Кронштадтский рейд. Симоняк и Романов стояли на обледенелой палубе эскадренного миноносца. Вокруг, насколько хватал глаз, простиралось торосистое ледяное поле, за которым справа выступала еле заметная кромка побережья. Словно из-подо льда поднимались кверху заиндевелые громады города-крепости, в мутной дымке проступал силуэт собора. У одной из причальных стенок стоял вмерзший в лед, израненный линкор Марат, у его орудий суетилась артиллерийская прислуга.
По дощатому трапу сошли на берег. Романов откровенно радовался, что после стольких часов штормовой качки стоит на твердой земле. Еще на катере, на котором они шли от Ханко до Гогланда, комиссар, измученный болтанкой, кляня и небо и море, говорил Симоняку:
- Выживу - накажу своим сыновьям: куда хотите идите, только не в моряки.
Но как ни измотала Романова качка, утром, едва стало известно о трагедии с теплоходом, он помчался туда.
Вернулся подавленный:
- Из батальона, который был там, немногих удалось спасти...
Симоняк молчал. Людей всегда терять нелегко. Столько времени воевали на Ханко, а погибли словно бы зря, вне боя.
Трибуц, встречавший последний эшелон ханковцев, поздоровался с Симоняком как со старым знакомым.
- Не хмурься, генерал, - говорил он комбригу, мрачно шагавшему по причалу. - Погибших не вернешь. А в целом эвакуация прошла неплохо.
- Добрые были бойцы.
Трибуц рассказал о звонках командующего фронтом.
- Ждут вас с нетерпением, - сказал он.
В этом Симоняк вскоре убедился и сам. Еще шла разгрузка судов, а ему уже вручили депешу из штаба фронта: готовиться к боевым действиям.
- Прямо с корабля на бал, - усмехнулся Романов.
Комбриг, проводя пальцами по щетинистому подбородку, пробормотал что-то про себя и подозвал Кетлерова. Надо было приступать к подготовке первой операции на новом месте. Генерал с группой штабных работников выехал в Ленинград.
На Ханко Симоняк часто думал об этом городе, попавшем в беду, окруженном вражескими войсками. Пытался представить, каков он теперь, и не мог. Сейчас город был перед ним - мрачный и молчаливый, словно запеленатый в белый саван. Застывшие на путях троллейбусы и трамваи, редкие пешеходы, бредущие по узким тропкам, проложенным не в ханковских чащах, а на обезлюдевших проспектах...
Машину, в которой они ехали, подбрасывало на ухабах, разворачивало на скользких местах. На Литейном газик сильно ударило о какой-то забор.
- Ну и шофера нам дали, - недовольно буркнул комбриг. - Ты что, за руль сел недавно?
- Знаете, товарищ генерал, - с обидой заговорил шофер, - чтоб машину вам подать, пять шоферов ее поочередно заводили.
Симоняк вскинул на него глаза.
- Силенок мало. Крутанет шофер пару раз - и выдохся. Да что говорить, после подъема добрая треть бойцов у нас остается на койках: дистрофики встать не могут.
Весь вид шофера подтверждал его слова. Глаза глубоко ввалились, нос заострился, темная с восковым отливом кожа обвисла.
- Некого было за вами нарядить. Вот и пришлось ехать самому командиру автовзвода. А руки плоховато слушаются, да и дорога... Как я тут раскатывал до войны!
- Здешний?
- Ленинградец. Такси гонял.
- Город хорошо знаешь?
- И город и всё вокруг изъездил.
- Такой шофер мне нужен.
При первой же остановке, в Рузовских казармах, где разместился один из полков бригады, Симоняк прежде всего распорядился накормить шофера.
- Поехать сможешь? - спросил его комбриг часа через полтора.
- Смогу.
- Тогда заводи.
2
Объездив полки и батальоны, прибывшие в Ленинград раньше, Симоняк поздно вечером попал в штаб фронта. Ему не терпелось хоть что-нибудь узнать у начальника связи Ковалева о своей семье. Последние месяцы он не получал писем из Куйбышева. Сильно скучал и по жене, и по дочерям, и по своему баловню, трехлетнему Вите.
- Приехал, - искренне обрадовался Ковалев. - Мы здесь заждались тебя. Ну рассказывай, как добрались.
- Погоди, Иосиф Нестерович. Как в Куйбышеве?
- Всё в порядке. Я часто Александре Емельяновне от тебя приветы передавал.
- А телеграфировать туда можно?
- Пиши.
Симоняк быстро набросал текст телеграммы:
Куйбышев, улица Фрунзе, 80 квартира, Ковалевой для Симоняк
Здравствуйте, дорогие Шура и дети. Прибыл на свою родную землю. Здоров я и все друзья. Напишу письмо особо.
Ваш Николай.
Они долго сидели вдвоем. Ковалев достал карту, исчерченную синими и красными линиями. Симоняк впился в нее глазами. И без объяснений Ковалева он уже видел, что представляет собой Ленинградский фронт. На юге линия обороны наших войск громадной подковой огибала город, упираясь одним концом в Финский залив, вторым - в Неву у поселка Усть-Тосно, занятого немцами, и далее шла по правому берегу Невы до Ладожского озера. На некоторых участках гитлеровцы находились буквально у самых городских окраин. На севере противник был остановлен на линии прежней границы.
- Всюду теперь положение устойчивое, - объяснял Ковалев. - Не немцы нас тревожат, а мы их. А тут...
Он показал на Тихвин, на подступах к которому шли яростные бои.
Еще в октябре немецкое командование бросило в наступление ударную группировку войск, которая должна была захватить Тихвин и двигаться дальше на север к Свири, на соединение с финской армией и таким образом окончательно отрезать Ленинград от страны. Врагу удалось занять Тихвин, подойти вплотную к Волхову.
В ноябре три советские армии перешли в контрнаступление, чтобы сорвать фашистский план двойной блокады Ленинграда.
- Мерецков там сейчас воюет и Федюнинский, - рассказывал Ковалев. - Армия Федюнинского отбросила немцев от Волхова, а войска Мерецкова вплотную подошли к Тихвину.
Симоняк не перебивал Ковалева. Его глаза неотрывно следили за движением карандаша, которым Иосиф Нестерович водил по карте.
- Нас бы туда, - задумчиво обронил он.
- Опоздал малость, Николай Павлович. Четыре дивизии туда из Ленинграда перебросили. Но и здесь кое-что намечается.
- Еще в Кронштадте я получил приказание подготовиться к боевым действиям...
Разговор друзей прервал сильный грохот. Где-то неподалеку разорвался артиллерийский снаряд. За первым разрывом последовали второй, третий...
- И часто так?
- Без обстрела дня не проходит.
- Точно на Ханко.
Вернулся Симоняк из штаба поздним вечером. У Ковалева захватил кипу газет, по которым сильно изголодался на Ханко. За чтением он провел не один час, пока веки не сомкнулись сами собой.
