М Стрешинский - Генерал Симоняк
Пока подразделения строились, Кузнецов беседовал с Симоняком, Романовым, штабными офицерами.
- После Ханко вы здесь как на курорте, - заметил он не то в шутку, не то всерьез. Романов вскочил со стула:
- Это не наша вина, Алексей Александрович. Мы ехали воевать.
- Не горячитесь, товарищ Романов. Всему свое время. Нам нужно иметь в резерве такое соединение, как ваше.
- Но бригада и не воюя теряет силы.
- Что вы имеете в виду?
- Пусть комбриг расскажет.
Симоняк заговорил не сразу.
- Фронтовые интенданты несправедливо относятся к бригаде. Перевели на тыловой паек, и получается курорт наизнанку. Командир артиллерийского полка Морозов докладывает: На Ханко потерял четырнадцать бойцов, а от недоедания уже умерло втрое больше. И в стрелковых полках больные появились, еле держатся на ногах.
- А почему молчали? Почему не обратились в Военный совет?
- Язык не поворачивается, Алексей Александрович. Ведь знаем, как тяжело ленинградцам.
- Поправим дело, товарищ Симоняк, - сказал Кузнецов. - Военный совет, думаю, пойдет на это. Тем более теперь...
Кузнецов рассказал, как ладожская ледовая дорога выручает и город и фронт. Перевозки по ней растут. В самые ближайшие дни можно будет повысить хлебный паек горожанам. Для ослабевших людей на заводах создаются стационары. Они помогают вернуть силы людям, которые работают не жалея себя. Ведь как ни голодно, ленинградцы не оставляют фронтовиков без оружия. Бывает, нет тока вручную станки вертят. В простых тиглях плавят металл, а пулеметы и мины дают.
Появление дежурного по бригаде прервало беседу. Все вышли на заснеженный плац.
...У двухэтажного бревенчатого здания лицом к Неве выстроились ханковцы. Получая награду, кто звучнее, кто тише произносил: Служу Советскому Союзу, выражая то общее, что связывало всех этих людей.
В воздухе лениво роились снежинки. Земля под ногами подрагивала от далекой артиллерийской стрельбы. Где-то за облаками кружил самолет. Звуки боя не затихали.
- Могу я доложить Военному совету фронта, что ваша бригада выполнит любой боевой приказ? - спросил Кузнецов.
- Жизни не пожалеем.
Прощаясь, Кузнецов говорил комбригу и комиссару:
- Хороший у вас народ. Настоящие кадровые военные. Придется часть опытных командиров забрать в другие дивизии фронта.
- Людей, которых следует выдвинуть, у нас немало, - подтвердил Романов.
Симоняк недовольно качнул коротко остриженной головой.
- Только не очень грабьте, Алексей Александрович. Нас и так ощипывают. Артснабженцы зарятся на трофейное оружие, хотят отобрать часть пушек, их, говорят, у нас лишка...
Машина члена Военного совета, поднимая снежную пыль, умчалась к Ленинграду.
- Ты что же, комиссар, - недовольно проворчал Симоняк, - сам готов содействовать разбазариванию бригады? Немало людей, которых следует выдвигать. Вот мы их у себя и выдвинем.
- Неправ ты, Николай Павлович, - горячо возражал Романов. - В других частях командиров недостает, а ты каждого хочешь держать.
Симоняк обиделся на комиссара. Что он, ради себя старается? Была бы сильна и крепка бригада.
3
Получение орденов в бригаде отметили более чем скромно. Раздобыли немножко спирта, подняли чарки за лучших, помянули павших в боях.
Командир четвертой роты Хорьков сидел рядом с командиром взвода Дмитрием Козловым. На гимнастерках у обоих ярко поблескивали ордена Красного Знамени.
- Что-то наш комбриг сегодня не в духе, - толкнул взводный Хорькова.
Расстроенный разговором с Романовым, Симоняк действительно выглядел пасмурнее обычного. Курил папиросу за папиросой, что с ним не часто бывало.
Хорьков вспомнил ночные тревоги на Ханко еще задолго до войны, странствия генерала по переднему краю под огнем и многое-многое, что вызывало его уважение и любовь к этому сумрачному на вид человеку.
- Вот кому бы награду дать, и самую высокую, - сказал он Козлову.
Когда в феврале в бригаде стало известно о награждении Симоняка орденом Ленина, Хорьков, как и другие ханковцы, был рад и горд, словно их всех наградили снова. Бригада в это время всё еще находилась в резерве командующего фронтом. После разговора с Кузнецовым ее перестали ощипывать, повысили паек, приравняв ханковцев к бойцам переднего края.
Полки строили укрепления, и комбриг, как всегда, проводил много времени среди бойцов, наблюдал за их работой. Там он часто встречал командира саперов Анатолия Репню. Как-то Репня протянул комбригу письмо:
- Вот мне мать какой наказ прислала.
Симоняк читал:
Дорогой Толя!
Наконец-то получила от тебя письмо. Поздравляю, родной мой, тебя со вступлением в партию и награждением орденом Красного Знамени. Я не могу выразить словами своей радости. Я горжусь тем, что ты настоящий сын своей Родины.
Дорогой мой, не бывает минуты, чтобы я не думала об отце и о тебе. Отец на Западном фронте, командует полком. Вот уже месяц он не пишет, но я знаю, какое теперь время, и жду с нетерпением победоносного конца войны.
Толик! Бей гадов, пусть на веки веков все запомнят, что русских людей никому не победить.
Передай мой материнский привет твоим боевым товарищам, командирам. Желаю им всем большого счастья.
- Где твоя мать сейчас, Анатолий? - спросил, прочитав письмо, Симоняк.
- Перебралась из Калинина в Куйбышев.
- А моя на Кубани. Тоже ждет не дождется, когда фашистов разобьем. И мы это сделаем, Анатолий. - Симоняк положил руку на плечо сапера. - Придет наш час снова помериться силами с врагом. К этому и надо готовиться. Теперь уже, я думаю, недолго.
У Тосны-реки
Село Ивановское не на каждой карте найдешь. Невелико оно, вытянулось вдоль берега ленивой речушки Тосны, где она впадает в Неву.
Немцы заняли Ивановское осенью сорок первого года. Берега Невы и Тосны они изрыли траншеями, построили укрепления. Из Ивановского и Усть-Тосно, расположенных на возвышенностях, они просматривали всё вокруг. К нашему переднему краю здесь можно было попасть только ночью.
В десятых числах августа сорок второго года Симоняк повел командиров полков к Усть-Тосно на рекогносцировку. Первую остановку сделали на Ленспиртстрое - у каменных недостроенных корпусов, искалеченных снарядами.
- Идти дальше можно лишь по траншее, - предупредил провожатый.
Спустились в неглубокий ров и в полутьме осторожно двинулись гуськом к переднему краю. Часто разрывались мины, осколки проносились над траншеей с шипящим свистом.
Симоняк шел сразу за провожатым. Когда небо прочерчивала ракета, он оборачивался к своим спутникам:
- Пригибайтесь!
И приседал сам.
В предрассветном сумраке командиры пристально разглядывали неприятельские проволочные заграждения, очертания разбитых домов в поселке Усть-Тосно, низкие болотистые места справа от него, Симоняк ставил задачи полкам.
