Черубина де Габриак - Исповедь

            Братья — камни, сестры — травы.
Как найти для вас слова.
Человеческой отравы
            я вкусила и мертва.

            Принесла я вам, покорным,
бремя темного греха,
я склонюсь пред камнем черным,
            перед веточкою мха.

            Вы и все, что в мире живо,
что мертво для наших глаз, —
вы создали терпеливо
            мир возможностей для нас.

            И в своем молчанье — правы.
Святость жертвы вам дана.
Братья — камни. Сестры — травы.
            Мать-земля у нас одна.

Едва я вышла из собора,
Как в ветре встретила врага,
И потому погасла скоро
Свеча Святого Четверга.

Огонь, двенадцать раз зажженный,
Не сберегла на этот раз…
Он, дуновеньем оскорбленный,
С свечи сорвался и погас.

Огонь души горит незримо.
Его ли пламень сохраню,
И пронесу неугасимо
            сквозь тьму?

      Последний дар небес не отвергай сурово.
Дар неуемных слез — душе надежный скит,
когда распять себя она уже готова.
      Но о земных цветах, оборотясь, скорбит.

      И слезы для нее — брильянтовые четки,
чтобы в ряду молитв не сбиться ей опять,
чтоб миг земных утех — мучительно короткий —
      не смог преодолеть небесную печать.

      И от последнего грядущего соблазна
меня оборонит лишь слезных четок нить,
когда все голоса, звучащие так разно,
      в молчание одно в душе должна я слить.

Весь мир одной любовью дышит,
Но плоть моя — земная персть,
Душа глухая в ней не слышит
и глаз слепых ей не отверсть.

Мой легкий дух в одежде тины,
Ему, как цепи тяжела
Темница затвердевшей глины,
Земных болот седая мгла.

Но укрепят его страданья,
Но обожжет земная боль, —
Он вкусит горький хлеб изгнанья
И слез неудержимых соль.

И просветлясь рубином алым,
Да примет кровь Того, Кто был
Неисчерпаемым
                 фиалом
                                 небесных сил.

Есть у ангелов белые крылья.
Разве ты не видал их во сне —
эти белые нежные крылья
               в голубой вышине.

Разве ты, просыпаясь, не плакал,
не умея сказать почему.
Разве ночью ты горько не плакал,
               глядя в душную тьму.

И потом, с какой грустью на небо
ты смотрел в этот солнечный день.
Для тебя было яркое небо —
               только жалкая тень.

               И душа быть хотела крылатой,
не на миг, не во сне, а всегда.
Говорят, — она будет крылатой,
               но когда?

Тебе омыл Спаситель ноги,
Тебе ль идти путями зла?
Тебе ль остаться на пороге?
Твоя ль душа изнемогла?

Храни в себе Его примера
Плодоносящие следы,
И помни: всеми движет вера,
От камня до святой звезды.

Весь мир служил тебе дорогой,
Чтоб ты к Христу подняться мог.
Пади ж пред Ним душой убогой,
И помни омовенье ног.

         В невыразимую пустыню,
где зноен день, где звездна ночь,
чтоб мукой гордость превозмочь,
         послал Господь свою рабыню.

         И жжет песок ее ступни,
и буря вихрем ранит плечи…
Здесь на земле мы все одни
         и накануне вечной встречи.

         Раскрыв незрячие глаза
на мир, где зло с любовью схоже,
как нам узнать: то Ангел Божий
         иль только Божия гроза.

На земле нас было двое —
Я и мой цветок;
Я сплела из тонкой хвои
Для нее венок.

В белом платьице из шелка
Ей прохладно спать,
А тягучий запах смолки
Пусть напомнит мать.

Я просила у Пречистой
Долгие года:
Сохрани малютке чистой
Душу навсегда.

На груди ее иконка,
Старец Серафим, —
Поручила я ребенка
Только вам двоим.

Каждой женщине любовью
Божья Мать близка!
Наклонись же к изголовью
Моего цветка.

Колыбель напомнит ясли
Мальчика Христа…
Звезды на небе угасли,
Колыбель пуста.

Каждый год малютки милой
мне приводит тень
тихий ангел белокрылый
под Иванов день.

Если год Господний пышен
для сирот детей,
почему же смех не слышен
дочери моей?

Разве Ангелы ребенка
не должны учить,
чтобы он смеялся звонко?
Или трудно жить

в небесах грудным малюткам,
если мать одна
на земле в смятеньи жутком
мукою полна?

Голосок ее так звонок!
Буду я молчать —
Пусть смеется мой ребенок
и забудет мать.