Ольга Тер-Газарян - Есенин и Айседора Дункан
Я послал в Версаль кучу телеграмм. Думаю, после моей последней Изадора точно тут же примчится: «Isadora browning darling Sergej ljubish moja darling scurry scurry». Каково, а?! Главное, звучит устрашающе.
Проходя как-то мимо киоска, я увидел вдруг огромные портреты, мои и Изадоры, в одной из газет. Я тут же купил несколько и отнес в номер. Разложив газеты на кровати, я долго сидел и смотрел на стройные строчки и заковыристые буквы, не в силах понять, что же написано. Похоже на интервью. «Где-то здесь вертелся русский носильщик. Пойду-ка, найду». Я вышел в холл и начал озираться вокруг. Вскоре прибежал носильщик, уже отнесший чемоданы очередного постояльца. Я показал ему газету и попросил перевести. И вот что, оказывается, говорила Изадора: «Я никогда не верила в брак и теперь верю в него еще меньше, чем когда-либо… Некоторые русские не могут быть пересажены с родной почвы… Все знают, что Есенин сумасшедший. В Москве он может крушить все на свете, и никто не будет обращать на него внимания, потому что он – поэт».
Так-так, значит я сумасшедший? Значит, меня нельзя «пересадить» – останусь таким же медведем? Значит, в брак веришь теперь еще меньше? Ну хорошо… Посмотрим, чья возьмет…
Вскоре в берлинских газетах появилось мое интервью под заголовком: «Лучше в Сибирь, чем в мужья к Изадоре», где я говорил, что в России я «всегда найду место, где эта жуткая женщина меня не достанет… Она никогда не желала признавать мою индивидуальность и всегда стремилась властвовать надо мною». В другом интервью я сказал, что «безумно люблю Изадору, но она так много пьет, что я не мог больше терпеть этого». Думаю, ей «понравятся» мои высказывания. Не все же ей пользоваться тем, что я ни черта не понимаю на басурманских языках.
Я уже давно решил уйти от нее. Хотя, впрочем, я с самых первых наших встреч понял, что она такое – властная, нетерпимая, самоуверенная, ревнивая, вздорная, да еще и пила как лошадь. Ну не пристало женщине столько пить! Как она была мне омерзительная пьяная! С блестящим потным красным лицом, с тупым тяжелым взглядом – в такие минуты ей, казалось, ничего не надо кроме еды, хорошего любовника и выпивки. Слишком поздно я понял, что за всем ее возвышенным и одухотворенным фасадом скрывается похотливая самка с совершенно низменными потребностями. Да, поначалу была у меня дикая, необузданная, животная страсть к ней, но с каждым днем я все больше уверялся в том, что долго рядом с ней не протяну.
Мне так хотелось молодости, наивности, чистоты, простоты и бесхитростности. Я так жаждал настоящих, непридуманных, нетеатральных чувств! А еще я жаждал понимающего меня с полуслова человека! В России я мечтал о мировой славе и загранице, но попав сюда, не уставая восхищаться технической мощью, я пугаюсь духовной нищеты, которая здесь царит. Здесь нет жизни – лишь одна смерть, и люди здесь все уже давно мертвы. А Изадора…
Женщины всегда вдохновляли меня на нежные и трогательные или страстные послания. Изадора душила меня своей властной любовью, так что продыху мне не было, и стихов я рядом с ней почти и не писал.
Тоска и смертная скука на душе. Ищу людей, а их нет…Помню, дело было в дорогущем парижском ресторане «Шахерезада», где официантами прислуживали русские из бывших белогвардейцев – все сплошь офицеры. Подошел ко мне один:
– Вы Есенин? – спрашивает. Мне сказали, что это вы. Как же я рад вас видеть! Вы ведь тоже не выдержали этого большевистского пекла? Сбежали? Посмотрите, до чего нас большевики тут довели – русские офицеры лакеями прислуживают.
Я вдруг разозлился и ляпнул:
– Дворяне, значит? А мы из мужиков, из крестьян, так что ваша обязанность помалкивать, да чай подавать.
Офицер позеленел от злости и отошел. Я видел, как он шептался с двумя рослыми официантами. Я понял, что он собирается взять меня в работу. Я взял Дункан под руку и прошел мимо них к выходу. Они и слова мне не сказали. В эту же ночь на улице на меня напали, избив до полусмерти. Это были те трое офицеров. Изадора была в ужасе, я думал, ее хватит удар.
Да, из-за тоски я был озлоблен на весь мир. Кутежи, скандалы, пьянки…
Я вспоминаю, как зашел вместе с Кусиковым и балалайкой в гости к Белозерской-Булгаковой. Пума, как выяснилось, уехал тогда в Союз с Толстым. Настроение у меня было ни к черту. Я сидел на диване и тихонько бренчал на балалайке, напевая себе под нос рязанские частушки. Вдруг она начала подпевать мне. Я удивился:
– Откуда вы их знаете?
– Слышала в детстве. Моя мать – рязанская.
Я улыбнулся. Надо же, земляки, значит.
– А еще я знаю, что солнце – это «сонче», а цапля – «чапля».
Нежность вдруг захолонула мою душу. Внезапно стало так больно, и сильно защемила в сердце тоска. Я вспомнил родные поля и просторы, медленно бредущих коров, сиротливо жмущиеся избы…Э-э-э-эх!
Я вскочил с дивана и громко прочитал:
Сыпь, гармоника. Скука… Скука…
Гармонист пальцы льет вольной.
Пей со мною, паршивая сука.
Пей со мной.
Излюбили тебя, измызгали —
Невтерпеж.
Что ж ты смотришь так синими брызгами?
Иль в морду хошь?
Закончив, сразу прочитал другое:
Не гляди на ее запястья
И с плечей ее льющийся шелк.
Я искал в этой женщине счастья,
А нечаянно гибель нашел.
Я не знал, что любовь – зараза,
Я не знал, что любовь – чума.
Подошла и прищуренным глазом
Хулигана свела с ума.
Да, это все о ней, об Изадоре. Белозерская, помню, слегка скривилась. Видать, покоробили мои поэтические излияния. Но она и слова не сказала. Такой, наверное, был жалкий у меня вид.
Может, все это так совпало – Изадора и тоска по родине. Изадорина нежность, заботливость и ласка – вот то единственное, что меня трогало и заставляло еще оставаться рядом с ней. Когда она не пила и была со мною искренна, я так любил ее! Но дней таких в моей жизни становилось все меньше и меньше. Я знал одно, если я решу остаться с ней, то погибну и как человек, и как поэт…
Глава 17
Смешная пара
Мы с Мэри, наконец-то, после всех приключений в дороге и автомобильных аварий приехали в Берлин. Нас встретил радостный Сергей, который одним махом запрыгнул в автомобиль и бросился меня обнимать и целовать. Прямо не узнать! Он ли это?! Как же я была счастлива видеть его веселым! Все это время я места себе не находила, особенно, после пугающих и непонятных телеграмм, которые он мне присылал. Я уже надумала себе бог знает что – мне постоянно мерещилось, что с ним случилось нечто страшное: пырнули ножом в пьяной драке, избили до смерти или он сам выбросился из окна. Теперь можно было вздохнуть с облегчением.
