Леонид Аринштейн - Пушкин: «Когда Потемкину в потемках…». По следам «Непричесанной биографии»
Досталось и соседским барышням: «Твои троегорские приятельницы несносные дуры», – пишет он сестре 4 декабря 1824 г. (XIII, 127). Это о двадцатипятилетней дочери Осиповой от первого брака Анне Вульф и падчерице, девятнадцатилетней Алине, за которыми при других обстоятельствах и в другом расположении духа Пушкин не преминул бы поухаживать (что впоследствии и произошло). Пока же он видел в них одни неприглядные черты:
Но ты – губерния Псковская,
Теплица юных дней моих,
Что может быть, страна глухая,
Несносней барышень твоих?
Меж ими нет – замечу кстати —
Ни тонкой вежливости знати,
Ни [ветрености] милых шлюх —
Я, уважая русский дух,
Простил бы им их сплетни, чванство,
Фамильных шуток остроту,
Пороки зуб, нечистоту,
[И непристойность и] жеманство…
(VI, 351; 5, 445)
Досталось и главному виновнику ссылки, оторвавшему поэта от «милых южных дам», – Императору Александру. Пушкин не мог понять, зачем главе великой державы опускаться до того, чтобы сводить счеты с человеком, занимавшим столь скромное положение в его государстве:
Зачем ты, грозный Аквилон,
Тростник прибрежный долу клонишь?
Зачем на дальний небосклон
Ты облачко столь гневно гонишь?
(II, 365)
Добро бы Император пережил унижение, горечь поражения, которые могли бы его озлобить. Но нет, и Россия и вся Европа отлично помнили, как всего несколько лет назад в Россию вторглась огромная армия во главе с якобы непобедимым полководцем – Наполеоном. Император вместе со своим народом, со своими полководцами разгромил неприятельскую армию и низвергнул надменного врага:
Недавно черных туч грядой
Свод неба мрачно облегался,
Недавно дуб над высотой
В красе надменной величался…
Ты черны тучи разогнал,
Ты дуб низвергнул величавый,
Ты прошумел грозой и славой,
Ты долам солнце даровал…
(II, 910–911)[115]
Александр I
Так что же, неужели не пришла пора столь славному победителю проявить милосердие и прекратить «неправое гоненье» на поэта:
С тебя довольно – пусть блистает
Теперь веселый солнца лик,
Пусть облачком зефир играет
И тихо зыблется тростник —
1824. Михайловское (II, 911)[116]
* * *Вернемся, однако, к обитательницам Тригорского. Они положительно не нравились Пушкину. Лишенные светского общения, они были грубоваты, навязчивы, жеманны, словом, «непривлекательны во всех отношениях» (XIII, 532).
В то же время сами девушки, особенно Анна Николаевна, были явно неравнодушны к гордому и печальному поэту, как будто только что сошедшему со страниц модного романа. Анна была неглупая, начитанная, милая девушка, но замкнутая и легкоранимая, а единственная доступная в деревне форма образования – чтение – сделало ее еще и мечтательно-сентиментальной. Пушкин обратил на нее внимание еще во время приездов в Михайловское летом 1817 и 1819 г. Ей было тогда около восемнадцати, и некоторые ее черты поэт привнес позже в образ Татьяны Лариной:
Задумчивость, ее подруга
От самых колыбельных дней,
Теченье сельского досуга
Мечтами украшала ей.
…
Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли всё;
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона и Руссо…
(VI, 42–44)
Пушкин очень быстро почувствовал отношение к нему Анны и, возможно, преодолел бы свое мрачное настроение, если бы не еще одно обстоятельство: ухаживание за барышнями по неписаным законам усадебной этики означало в то время только одно – обязательство жениться. Нарушить это, тем более учитывая дружеские отношения с Осиповой, было невозможно, а женитьба, пусть даже на умной и милой девушке из псковского захолустья, никак не входила в планы Пушкина.
Нет ни в чем вам благодати[117],
С счастием у вас разлад:
И прекрасны вы некстати,
И умны вы невпопад.
(II, 457)
Сложилась необычная для Пушкина ситуация, когда не он добивался благосклонности девушки, а она влюбилась в него без памяти.
Размышления над этой новой для него моделью любовного опыта составили содержание четвертой главы «Онегина», к работе над которой он приступил тогда же – осенью 1824 г. Начало этих размышлений заняло семь строф, представлявших обобщенную историю его отношений с женщинами с самых юных лет:
В начале жизни мною правил
Прелестный, хитрый слабый пол…
(VI, 591) —
и завершавшихся утверждением, что женщины в принципе не способны любить:
Как будто требовать возможно
От мотыльков иль от лилей
И чувств глубоких, и страстей.
(VI, 593)
Всё это Пушкин затем сократил до одной строфы, обозначив ее «I.II.III.IV.V.VI.VII», и открыл ее иронической констатацией прописной, но оттого не менее горькой истины:
Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей…
(VI, 75)
Пушкин счел нужным сохранить в окончательном тексте анализ того состояния пониженного жизненного тонуса, в котором он тогда находился. И даже пояснил в письме к Вяземскому, что хотя в четвертой главе идет речь об Онегине, в ней описана его собственная жизнь в Михайловском («В 4-ой песни Онегина я изобразил свою жизнь…» – XIII, 280):
В красавиц он уж не влюблялся,
А волочился как-нибудь;
Откажут – мигом утешался;
Изменят – рад был отдохнуть.
(VI, 76)
Сохранил он и строфу, в которой угадывается отзвук любовных сцен, возможно относящихся к его тригорскому опыту:
Кого не утомят угрозы,
Моленья, клятвы, мнимый страх,
Записки на шести листах,
Обманы, сплетни, кольцы, слезы,
Надзоры теток, матерей…
(VI, 76)
Наконец, в той же примечательной главе нашло свой выход всё, что занимало тогда его мысли и что он, разумеется, никогда не позволил бы себе сказать Анне Николаевне в прямой форме:
Когда б семейственной картиной
Пленился я хоть миг единый, —
То верно б кроме вас одной
Невесты не искал иной.
Скажу без блесток мадригальных:
Нашед мой прежний идеал,
Я верно б вас одну избрал
В подруги дней моих печальных…
(VI, 78)
Но…
Что может быть на свете хуже
Семьи, где бедная жена
Грустит о недостойном муже
И днем и вечером одна…
…
Мечтам и годам нет возврата;
Не обновлю души моей…
Я вас люблю любовью брата
И, может быть, еще нежней.
…
Так видно небом суждено.
Полюбите вы снова: но…
Учитесь властвовать собою…
(VI, 79)
Близкие к этим стихам поучающие нотки звучат и в посвященном Анне стихотворении, написанном зимой 1824/25 г. то ли ко дню рождения 10 декабря, то ли к именинам 3 февраля. Само стихотворение – Пушкин называл его «мой дидактический, благоразумный стих» – выдержано, разумеется, в гораздо более мягком и приличествующем случаю тоне:
