Юхан Пээгель - Я погиб в первое военное лето
Старшим над нами был назначен лейтенант Вийрсалу.
- Чего мы еще ждем здесь, - крикнул ему Ийзоп, - пограничная охрана унесла ноги из деревни, орудия ушли далеко вперед, двинемся и мы помаленьку!
- Да, вроде бы рассиживаться нам тут нечего, - добавил Рууди, сворачивая самокрутку, - мы ведь даже не знаем, есть ли еще впереди пехота, как бы нам немцам в лапы не угодить. Или будем добровольно героически защищать эту горящую деревню? Может, по приказу Ворошилова вдесятером будем удерживать фронт?
Вийрсалу прекрасно понимал эти слова, наверно, он и сам думал, что пришло время уходить. Но его командирская честь не допускала, чтобы бойцы давали ему советы. Поэтому он молчал и старательно рассматривал в бинокль поросший кустарником луг, который на расстоянии примерно трехсот метров смыкался с полем.
Ребята встали, привели в порядок одежду, закурили и постепенно собрались вокруг Вийрсалу.
Деревня была охвачена сплошным пламенем.
Вдруг из огня и дыма появился всадник, делопроизводитель штаба полка, старший лейтенант Мульдвере.
- Следовать за полком! - крикнул он еще издали. - Пограничной охраны больше не видно.
Он тут же рассказал, что немецкая тяжелая батарея обстреляла перекресток дорог. Три бойца и одна упряжка вышли из строя, люди, правда, только ранены, один все же очень тяжело. Это был тот грузинский мальчик, новобранец, который в апреле прибыл в полк.
Отправились все вместе. Вийрсалу и Мульдвере впереди, мы толпой за ними. Мульдвере мы всегда видели только за столом в штабе, странно было теперь увидеть его верхом. Наверно, ему и самому было неловко, потому что он вскоре спешился и повел коня под уздцы.
Полыхавшая деревня осталась уже позади, когда Рууди вдруг обнаружил:
- А где же Лоот?
В самом деле, Лоот исчез, а мы и не заметили. В этом ничего особенного не было, потому что Лоот нестроевой, обычно он вертелся где-то при штабе или в обозе, а сегодня неизвестно почему затесался в нашу компанию.
- Кто его видел последним? - спросил Вийрсалу.
- Пожалуй, я, - медленно произнес Ийзоп. - Незадолго перед тем, как нам сняться. Сказал, что живот бунтует, и побрел в кусты... Ах, да, с гимнастерки у него были спороты петлицы и не было помидора на рукаве...
- Перебежал, зараза! Все ясно, и нечего рассуждать, - решил Рууди.
- А ему это - студент, говорит по-немецки. Всех нас выдаст, - добавил Ийзоп. - Про тебя, Рууди, например, расскажет, что у тебя длинный язык и что ты обозвал немецкого пленного навозным соловьем. А если он еще вдобавок скажет про то, как ты голой задницей водил немецкого летчика за нос, так они специальную эскадрилью пошлют, чтобы тебя обнаружить...
Треп трепом, а вообще-то нам было не до шуток.
Обидно, что среди нас оказался такой двурушник. Только представить себе: политработник - и переходит к врагу. Значит, вся его предыдущая служба была не что иное, как угодничество и карьеризм в чистом виде.
- Зараза, дерьмо паршивое, - повторил Рууди, обобщая наше чувство. И очень правильно добавил: - Теперь придется нам эту кашу расхлебывать.
Первый втык получил лейтенант Вийрсалу от командира полка. Почему не доглядел? Почему на месте не пристрелил?
А писарь Баранов говорил потом, что комиссар, слушая эту историю, от злости чуть наизнанку не вывернулся. Можно поверить, вполне можно. Это был для него большой удар, пошатнулась его репутация человека, знающего людей, потому что именно Лоот пользовался у него доверием. Комиссар всегда был замкнутым и недоверчивым, а теперь еще больше убедился, что для этого есть основания. Он якобы даже процедил сквозь зубы:
- Эстонцам нельзя доверять!
Вот это и была та каша, которую нам пришлось расхлебывать.
Вообще, наверно, война - великий пробный камень каждого человека.
Потому что война - это сама смерть. Перед ее лицом, наверно, невозможно лгать и притворяться, на войне человек именно таков, каков он на самом деле.
Господи, да мало ли что бывало, но то, что произошло у нас, - явное предательство, так мог поступить только подонок. Никто не возразил, когда Рууди сказал, что он, не моргнув глазом, расстрелял бы этого человека.
37
Если случается, что у эстонца все в порядке с головой, то у него большей частью ненормальные ноги. То есть - огромные. Вполне понятно, что у таких крупных мужчин, как фельдшер Маркус или Рууди, большие ноги, но Ийзоп вовсе не крупный. Чуть выше метра семидесяти, а сапоги у него сорок четвертого размера!
Очевидно, дело здесь в длительном влиянии среды, к которой особи с течением времени приспособились. То обстоятельство, что эстонский народ в своем невежественном консерватизме больше четырех тысяч лет прожил на одном месте, несомненно, оказало воздействие и на строение тела. Ведь преобладающая часть Эстонии низменная и болотистая. Естественно, что большие ступни позволяют успешнее преодолевать мягкую болотистую местность. Несомненно, происходил жестокий естественный отбор: особи с меньшим размером обуви, тщетно взывая о помощи, погибали в гнилых болотах, а пращуры с большими ступнями шествовали дальше и, вытащив из-за пояса каменный топор, полные энтузиазма принимались рубить новые хижины для новых поселенцев в таких местах, где другой народ поразумнее либо вымер бы с голода, либо, разозлившись, плюнул и ушел, прежде чем плевок успел высохнуть.
Это что касается теории эволюции. На практике жертвой этой теории оказался рядовой боец Ийзоп, у которого подметка левого сапога безнадежно увязла в жирной красной глине. Он пытался разжиться новой обувью, но сапог сорок четвертого размера нигде не было. Целых полторы недели Ийзоп ходил с прикрученной проводом подошвой и выслушивал всевозможные комментарии (сапог с воздушным охлаждением, с автоматическим втеканием и вытеканием воды и тому подобное) и советы, от которых, разумеется, подметка к сапогу не приросла. Но зато на марше Ийзоп выигрывал. Он то и дело забирался на обозную телегу и, нежась, шевелил розовыми пальцами, которые с любопытством выглядывали из грязных портянок.
Однажды старшина все же раздобыл для Ийзопа новые бахилы, какие мы до сих пор видели только издали. Это были кирзовые сапоги. Правда, они болтались немного, но Ийзоп поплотнее затянул их ремешками от Шпор.
38
С заспанными глазами я стоял в штабе полка рядом с капитаном Рандом, его немытый палец медленно двигался по карте.
- Поедешь вот вдоль этого болота. Разузнаешь, нет ли там немцев, не идет ли по болоту какая-нибудь дорога, поглядишь, не видно ли нашей пехоты. Только будь осторожен: двигайся под защитой кустарника, на открытое место не суйся. Наблюдай внимательно. Возьми мой бинокль.
Я посмотрел на капитанскую карту. Болото не бог весть какое большое. В западной его части - а она, может быть, уже у немцев - отмечена возвышенность с какой-то деревней. Это "может быть" и беспокоит капитана. Никто ничего твердо не знает, связи с пехотой нет; неизвестно, имеется ли она еще впереди. А дорога или тропа интересует нас потому, что немцу по ней легче и напрямик перейти болота. На карте, правда, дорога не обозначена.
