Ханна Ротшильд - Баронесса. В поисках Ники, мятежницы из рода Ротшильдов
Семья жила тогда в Кенсингтон-Палас-Гарденз, за оградой. Ускользнуть от выполнявшего роль дуэньи шофера было просто, куда сложнее – в бальном платье до пят перелезть в темноте через высокий забор. Во время сессии парламента с ноября по май еженедельно давали три-четыре бала. Чтобы как-то представить себе обстановку того времени, я поговорила с современницей Ники, вдовствующей герцогиней Девонширской Дебо, урожденной Митфорд. В молодости мисс Митфорд считались эксцентричными, как и девочки Ротшильд. Юнити брала с собой на рауты ручную крысу, а Дайана излагала свои радикальные убеждения партнеру во время танца. По словам Дебо, девушки чувствовали себя как рыба в воде. «Ходили на балы, словно на работу, – сказала она, – но это было весело».
Проследить жизнь Ники во время сезона нетрудно. Каждый танец упоминался в The Times зачастую с подробным описанием наряда дебютантки, с указанием имени одевавшего ее кутюрье. Дневной наряд строго регулировался – портных хватало, а вот вариаций на тему было мало. В тот год, когда Ника появилась в свете, обязательными считались широкие меховые манжеты, которые можно было снимать и использовать как муфту. Платья по большей части с цветочным рисунком, с шелковой отделкой. Юбки до колена из мягкого твида или крепа, иногда к ним прилагался бархатный двуцветный поясок, который скручивался и завязывался тугим узлом. Нике слали наряды из Парижа, из лучших модных домов – Chanel и Worth. Семейные драгоценности Ротшильдов, в том числе изумруды размером с голубиное яйцо и нитка великолепного белого жемчуга, перешли к Виктору, который по особым случаям давал их надеть жене или сестре.
В «Придворном приложении» к The Times Розика поместила объявление: выход ее дочери в свет состоится 22 июня 1931 года по адресу Пиккадилли, 148, в доме ее бабушки Эммы. Моя бабушка Барбара, в ту пору невеста Виктора, оставила в своем дневнике запись об этом вечере.
«Обедали за тремя столами: за большим центральным старики во главе со старшим матриархом, которая выглядела величественно и матриархально, – младший матриарх [Розика] рядом с Уинстоном [Черчиллем], – другой стол возглавлял будущий матриарх Мириам и, наконец, за столом Виктора сидела Ника. Затем прекрасные танцы в огромных залах с позолотой и канделябрами, плюшевыми, отделанными золотом креслами и огромными зеркалами, обилием шампанского и гостями, которые струились из холла по лестнице в лучших своих нарядах и во всех украшениях. За домом открыли парк. Ника прекрасна, как довоенные девушки. Кое-кто из нас отправился в „Кафе де Мадрид“. За Никой на Пиккадилли погнались, но Виктор ее спас»[3].
Сестра моего отца Миранда – одна из немногих членов семьи, навещавших тетю Нику в Нью-Йорке. Она понимала правила, по которым Ротшильды жили в Англии, но знала также, чего Ника ищет по ту сторону океана. «Когда ты запихиваешь все эти „светские новости“ в свою книгу, – сказала мне недавно Миранда, – Ника и Виктор кажутся такими традиционными. А они были совершенно, абсолютно эксцентричными. Ни на кого не похожими. Мой отец [Виктор] катался на водных лыжах в шелковом халате от Schiaparelli и раздевался догола когда ему вздумается. И Ника, и все они ходили на балы только потому, что этого хотела их мать».
Как утверждала Миранда, молодых Ротшильдов нисколько не волновало, примет ли их высшее общество. Если б их это интересовало, они бы поступали иначе и по-другому сложилась бы жизнь каждого из них. Виктор был «интеллектуальный сноб», Ника – музыкальный, зато происхождение или положение собеседника их нисколько не интересовало. Чем они по-настоящему дорожили? – спросила я Миранду и услышала в ответ: «Музыкой. Виктор и Ника просто бредили музыкой. Виктор, талантливый пианист, даже подумывал сделаться джазовым музыкантом». И если Ника наслаждалась сезоном, то не благодаря поклонникам, а потому, что по-настоящему любила музыку и музыкантов.
Первой любовью Ники стал руководитель американской музыкальной группы Джек Харрис. В фильме 1934 года, снятом в лондонском «Кафе де Пари», музыкант скользит по танцполу со скрипкой в руках. Слегка покачиваясь из стороны в сторону, Харрис то проводит смычком по струнам, то что-то напевает, но главным образом обменивается томными взглядами с кокетливыми дебютантками. Пятьдесят пять лет спустя Ника уверяла меня, что помнит каждую мелочь – и номер его телефона, и его любимый напиток (бренди), а яичницу он предпочитал глазунью. Я так и не узнала, лишил ли он ее девственности, но, во всяком случае, Ника использовала малейшую возможность для свидания с возлюбленным. Я спросила Дебо Девоншир, шокировало ли ее поведение подруги. «Шокировало? Разумеется, нет. Тогда все влюблялись в музыкантов. Они были куда привлекательнее прочих мужчин. Моего фаворита звали Снейпхипс Джонсон. Погиб на войне, бедняга!»
Из Америки постоянно прибывали большие музыкальные ансамбли. Одни играли на балах дебютанток, другие давали концерты. Виктор водил сестренку в ратушу слушать Дюка Эллингтона и Бенни Гудмена. После премьеры «Весны священной» Стравинского в 1913 году, – в год, когда Ника появилась на свет, – музыка изменилась до неузнаваемости. Ее уже не полагалось слушать, развалившись в позолоченном кресле, или совершать под нее размеренные па бального танца – музыка сбросила путы условности, она лилась из радиоприемников и гремела в дансингах. Вместе с эмансипацией музыки происходила и эмансипация молодежи. Наконец-то в руки новому поколению попало что-то, что их родители презирали и не умели понять. Что-то, принадлежавшее исключительно им.
В Европе и Америке музыканты откликнулись на потребность эпохи и отбросили старинные правила композиции. В дансинге никому дела нет до аллегро и скерцо – подавай ритм, под который можно танцевать и петь, ритм, соответствующий только что обретенной свободе. Имя ему – свинг. На разных берегах Атлантики, разделенные огромным океаном, Ника и бросивший школу подросток-афроамериканец Телониус Монк слушали одну и ту же музыку. Их происхождение, их положение в обществе были диаметрально противоположны, но фоном к их жизни звучала одна и та же музыка.
9
«Главнокомандующий»
Ника вращалась в свете уже три года, когда в 1935 году брат повез ее во Францию, в Ле-Туке. Этот модный курорт, продолжение лондонского света, рекламировался в качестве «нового места в привычной обстановке». С тех пор как Ноэль Кауард и его друзья в 1920-х стали проводить здесь уик-энды, блестящие молодые люди начали стекаться сюда на скачки, азартные игры и вечеринки.
