Игорь Оболенский - Мемуары наших грузин. Нани, Буба, Софико
Папа больше не женился официально, но у него была женщина, совершенно непонятная, на мой вкус. Дочки у нее росли. Он жил с ними хорошо. И скончался там. Папа, кстати, был против моего раннего брака. А позже случилась трагедия — мой муж скончался. И в какой-то момент я осталась одна. Вот тогда мне хотелось, чтобы рядом был отец.
— Ты с ним часто общалась?
— Не очень. И все время инициатором наших встреч оказывалась именно я. Он был такой — если у него в тот момент не было денег, то он не хотел со мной видеться… Из-за этого комплекса он мог вообще не общаться со мной. Бывают такие мужчины, бывают.
— Ты бы хотела, чтобы у Нани сложилась личная жизнь?
— Конечно! Существует детский эгоизм, хотя бывает он не только у детей — лишь бы родители были вместе и плевать, как они при этом живут, что чувствуют. У меня не так. Даже когда маленькой была, думала: если им плохо, то пусть расходятся.
— Нани кажется очень мягким человеком. А получается — она сильная?
— Сильной она оказалась потому, что у нее такая профессия. В деле она сильна. А в повседневной жизни непрактичная, очень беспомощная. Абсолютно нехозяйственный человек. Вот бабушка у нас была другая. Дом был на ней. Потрясающе готовила, все делала сама. И я тоже могу все. У меня хорошая рука, кулинар я неплохой. Торты пеку вкусные, хоть и некрасивые — по бабушкиным рецептам. Она мне все передала, показывала, что и как нужно делать. Все запоминается, оказывается, когда нужно — вспоминаешь.
Для меня была ужасная потеря, когда бабушки не стало в 1993 году. И для Нани тоже — она словно маленький ребенок, как будто осталась одна на всем белом свете. После того как бабушка умерла, долго в депрессии была, петь не могла. Когда это случилось, ее в Тбилиси не было, кто-то позвонил, конечно, она сразу из Москвы прилетела.
Бабушка дома скончалась. Была зима, февраль — холода, мороз. А она незадолго до этого грипп перенесла. Вроде оправилась после болезни, какие-то дела были у нее, она решила выйти. Вышла и говорит: «Что-то мне нехорошо». И все — сердце у нее не выдержало. Дедушка тоже, конечно, переживал, он ее пережил на несколько лет и умер в 90 лет.
В какой-то другой стране постоянно Нани жить не смогла бы, она привязана к Грузии. Но сейчас у нее квартира есть в Москве, на Шаболовке. Очень хорошая. В свое время я туда приехала, обставила дом. Из магазинов все, что нужно таскала, — она вообще не может такими делами заниматься.
В Тбилиси мы живем все вместе. Хозяйство — на мне. А в Нани и сегодня много детского осталось. Мне это не мешает, просто больно за нее.
Она ведь всегда работала, добывала, приносила, бабушке все отдавала. И сейчас та же манера. А я деньги трачу. Иногда мне становится страшно — неужели я такая нехорошая, расходую ее деньги. Но, конечно, на наш общий дом.
Когда Нани куда-то нужно отправиться, я за ней на машине заезжаю. Она — как ребенок, а я — как водитель. Так и говорю: шофер приехал…
Иногда она не то чтобы злится, но начинает рассуждать о том, как ей меня жалко. В такие моменты она говорит: вот сейчас найму шофера со своей машиной, и будет меня возить, не хочу никого беспокоить. Да пожалуйста! Только куда ходить — всего две подруги остались. Одна здесь, в Тбилиси, а другая в Москве.
Ну нет особой необходимости в том, чтобы она выезжала и какие-то дела делала. Просто хочет иногда прогуляться, по магазинам пройтись или в ателье зайти. Это для нее самые большие планы.
— То есть она живет в своем творческом мире?
— Даже иногда мне неудобно бывает. У нее ведь как — даже если чего-то очень хочется, она себя одергивает: сейчас у меня нет права, сейчас это нужно, потом то нужно. Всем нужно помочь…
— А как она восприняла появление на свет твоих детей?
— Она по ним с ума сходила. Когда родился мой старший сын, Леван, она, конечно, была в Тбилиси. А спустя годы он поступил в ординатуру в медицинском институте в Москве. На два года мы его туда послали, и Нани как-то не очень охотно, как мне показалось, сказала — мы же не оставим его одного там! Я поехала, сняла в Москве квартиру, обставила ее.
Пока мои дети были маленькими, и даже сейчас, они были очень к Нани привязаны. Когда она находилась в Тбилиси, когда не было гастролей, они все время оставались с ней. И она за ними ухаживала, заботилась. Очень. Как за своими. Но бабушка тогда тоже была жива.
— Для нее это уже были правнуки.
— Да. И в семье осталось как анекдот: моя бабушка сидит, уставшая, и вдруг спрашивает у Нани: «Слушай, кто эти дети? Вон, играют там… — Нани подумала, что у нее начался склероз. А бабушка продолжила: — Нет, ты знаешь, я тебя вырастила, с ума сходила, потом твою девочку, Эку. А это — кто они? Они уже мои дальние родственники…»
— Наверное, у тебя не было вариантов в плане выбора профессии. Сразу было понятно, что ты будешь петь?
— Нет. Нани этого не хотела. Она часто повторяла: какой ужас все эти гастроли… Более того — в тбилисском Дворце пионеров работали кружки, ансамбль «Мзиури» выступал. Я пела не хуже, а меня туда не отдавали. Даже когда я поступила в консерваторию, акцент именно на пение не делался. Но потом все-таки направили по музыкальной стезе, потому что у меня был слух и голос какой-то. Это было как-то естественно. Само собой.
— Скажи, а когда ты смотришь фильм, допустим, «Мелодии Верийского квартала», ты слышишь голос матери? Как это воспринимаешь?
— Обыкновенно. Мне нравится очень. Даже Нани сама, когда смотрит, говорит — слушай, как я пела… Не то чтобы с восторгом, но тогда, по ее словам, ей самой не нравилось. «А, оказывается, как я пела!»
— А в целом ты можешь воспринимать творчество Нани отстраненно?
— Однажды случилась такая история. Очень давно я просто пришла на ее концерт, сидела в зале и слушала. И помню, в какой-то момент я ее совершенно по-другому увидела. Вроде все как всегда — Нани поет, слушатели восхищены. Но родился еще какой-то восторг, уже неродственный. Именно тогда я ее осознала как певицу.
Я вообще терпеть не могу необъективности. Стараюсь не терять трезвости оценки, и Нани тоже не теряет. Потому у нас нормальные, равные отношения. Хотя это очень трудно, особенно сейчас, когда у нас общая профессия… Бывает страшно, иногда — больно. Потому что она — звезда, а тут вдруг — я. Прекрасно понимаю, что что бы ни сделала, все равно останусь в тени. Я это осознаю. А иначе мне было бы очень плохо.
Бывают такие отношения, когда мать и дочь — два творческих человека, и каждый считает себя самым-самым. Вот, к примеру, Джуди Гарленд и ее дочка — Лайза Миннелли. Я ни в коей мере не сравниваю, говорю с точки зрения общности профессии. По-моему, Джуди и Лайза между собой боролись. Гарленд переживала из-за того, что ее дочка лучше поет. Это же страшно!
