Игорь Оболенский - Мемуары наших грузин. Нани, Буба, Софико
Означает ли что-нибудь слово «Буба» на грузинском языке? Означает, но ко мне не имеет отношения. В Сванетии — это регион Грузии — есть гора, которая называется Буба. А несколько лет тому назад была обнаружена горная деревня пятнадцатого века, которая тоже называется Буба, там и река такая была — Буба. Хотя мои родители всего этого скорее всего не знали. Просто это было первое слово, которое я начал бубнить. Мама так рассказывала.
А еще на сванском сленге «буба» означает «самый старший в доме». Обычно так называют самых маленьких. Они же на самом деле всем заправляют.
Буба — это прозвище. Но оно и в титрах фильма «Мимино» написано. Это просто режиссеру Георгию Данелия нравилось. И он несколько раз в титрах своих фильмов так меня заявил. Впрочем, в Грузии меня так и называют. Если кто-то звонит нам домой и просит позвать к телефону Вахтанга, мы сразу понимаем, что звонит незнакомый.
Потом так стали называть и детей. Уже даже в паспорте это имя пишут. Есть такой Буба Кудава, очень интересный историк. Нескольких сыновей моих друзей тоже зовут Буба.
А я как-то прочел в одной газете про знаменитого английского пловца, которого тоже звали Бубба. Правда, его имя пишется с двумя буквами «б».
Из воспоминаний Георгия Данелии, близкого друга моего героя:
Вообще-то Бубу зовут Вахтанг. Но когда я в первый раз позвонил ему домой и попросил Вахтанга, долго не могли понять, кого же нужно позвать к телефону…
Буба у меня снимался в главных ролях в четырех фильмах. И еще в двух должен был, но не снялся: в «Хаджи-Мурате», который я так и не снял, и в «Паспорте» — там французы требовали взять на главную роль французского актера. Два года я сопротивлялся, но все-таки пришлось им уступить.
Помимо того, что Кикабидзе великолепный актер, у него есть одна особенность: если у Бубы сцена не получается, надо тут же проверять сценарий. Буба так входит в роль, что не может сыграть то, чего его персонаж не может сделать по логике характера.
Кстати, в образ Буба входит не только на съемках. Я уже писал, что в восьмидесятом году у меня была клиническая смерть. Буба, узнав, что со мной плохо, тут же прилетел в Москву. И кто-то ему сказал, что я вроде бы уже умер. Позвонить мне домой и спросить, умер я или нет, Буба, конечно, не мог. Дня два выжидал, а потом позвонил Юре Кушнереву (он работал вторым режиссером на «Мимино») — выяснить, когда похороны. А тот сказал, что я жив. И Буба поехал навестить меня в больницу.
А теперь расскажу, как визит Бубы выглядел с моей точки зрения. Лежу я в палате — синий, похудевший. (Леонов сказал, что по весу и по цвету я тогда напоминал цыпленка-табака.) Открывается дверь, заходит Буба с цветами. В дверях остановился, посмотрел на меня, тяжко вздохнул. Потом подошел к постели, положил мне в ноги цветы. Потупил глаза и стоит в скорбной позе, как обычно стоят у гроба.
— Буба, — говорю я, — я еще живой.
— Вижу, — печально сказал Буба.
Он же настроился на похороны. И увидев меня, такого синего, не смог выйти из образа.
Режиссер Георгий Данелия, автор книг «Безбилетный пассажир» и «Тостуемый пьет до дна», сыграл в судьбе героев этой книги важную роль. Разве что Нани Брегвадзе не снял в кино. Может быть, пока. О чем сама Нани, то ли в шутку, то ли всерьез, сожалеет. По крайней мере как-то заметила, что тоже хотела бы быть Мимино. К рассказу о съемках легендарной ленты мы еще вернемся. А пока — рассказ Бубы о том, как он, собственно, оказался по другую строну зрительного зала — на сцене.
— Актером я становиться не собирался. Учился в институте иностранных языков. Это длинная история. Вообще я учился в семи школах. И могу, наверное, за это в Книгу рекордов Гиннесса попасть. Первый раз на второй год меня оставили в третьем классе. Потом я два раза учился в шестом классе, а затем в восьмом.
Я плохим мальчиком был. В конце концов, меня из школы отчислили и дядя, который был скульптором, устроил меня в ремесленное училище. Я там был самым маленьким, меня, можно сказать, по знакомству приняли. У нас была своя форма, и еще нас там кормили.
Я, видно, «доставал» свою маму. Правда, моя учительница русского языка, Нино Рамишвили ее звали, успокаивала маму: «Не плачь, он же все равно артистом станет».
Только не подумайте, я гадостей каких-то не делал. Просто не учился.
Понимал ли сам, что буду артистом? Я — нет, не понимал. А вот учительница, видно, что-то во мне уже тогда разглядела. В институт иностранных языков меня взяли, можно сказать, случайно. Там ведь училось 95 процентов девочек. Как-то один студент попросил меня спеть на выпускном вечере несколько песен, так как своих мальчиков у них не было. А я уже тогда пел в каких-то самодеятельных коллективах. И так получилось, что ректор присутствовал на этом вечере. Он обратил на меня внимание и спросил: «Этот мальчик у нас учится?» Я, к счастью, к тому времени все-таки умудрился получить аттестат о среднем образовании и работал где-то на стройке.
Когда ректор узнал, что я не студент его института, то неожиданно предложил мне поступить. Мне даже дали педагога, который в течение трех месяцев готовил меня к экзаменам. Потом уже я узнал, что все, оказывается, были в курсе, что я должен поступить. В том институте вообще если учились мальчики, то они являлись либо спортсменами, либо музыкантами.
Первый экзамен был, как сейчас помню, история. За окном стояла жуткая жара. Экзаменатором был такой Шелия, человек с красным носом. На экзамен он пришел, видимо, с большого похмелья. А я как вошел в аудиторию, так у меня от волнения ноги подкосились. Потому что там сидели 15 девчонок и готовились отвечать. А я вообще был в истории ни бум-бум.
А этот Шелия, видно, хорошим мужиком был, понял, что я стесняюсь.
— Иди, — говорит, — и через два часа принеси мне пару бутылок пива.
Я ушел и вернулся, когда последняя девчонка уходила. Принес ему пиво. Он одну бутылку прямо из горла выпил. И говорит:
— Тяни билет.
Я достал — надо было рассказать про Петра Первого.
— Что он сделал для России? — спрашивает меня экзаменатор.
— Царь-пушку, — отвечаю.
— Молодец, пятерка.
Так меня взяли в институт.
А я уже бредил эстрадой. Брат моей матери, Джано Багратиони, известный хореограф и певец, отправил меня на прослушивание к Котику Певзнеру, который руководил Государственным оркестром Грузии. Меня посмотрели и, что называется, забраковали. Вердикт худсовета был таким: «Хриплый голос отдает загнивающим Западом!» А я-то думал, что они меня с радостью возьмут и вообще это будет для них счастьем, что пришел сам Кикабидзе.
