Глеб Сташков - Записки купчинского гопника
Я понимал, что своими руками гублю проект. И от этого пил. Я и до этого пил, но от этого – гораздо сильнее.
Вообще-то во всем виноват закон, запрещающий продавать бухло после одиннадцати[1].
Раньше люди пили спокойно и уверенно. Возьмут бутылку. Возьмут другую. А потом, бывало, разойдутся.
Закон посеял страх и беспокойство. Мы в спортивной редакции начинали пить вечером. Я нередко и с утра начинал, а остальные обычно вечером. Работать-то приходилось допоздна, часов до двенадцати. Пока там разные матчи по европейскому времени закончатся, пока про них напишут – глядишь, и полночь на дворе.
Нельзя же встречать полночь всухую. Без пятнадцати одиннадцать мы посылали гонца.
– Одну брать или две? – неизменно спрашивал гонец.
И ему с завидным постоянством говорили:
– Бери три. На всякий случай. Вдруг не хватит, а после одиннадцати не продадут. В крайнем случае, не допьем – на завтра останется.
Такого, конечно, ни разу не бывало, чтобы не допили.
В общем, мне надоело бухать, править чужие тексты и сочинять статьи про безногих спринтеров. В третий раз я уволился окончательно и бесповоротно. Хотя редакцию вспоминаю с теплотой. Правда, моих дружков-алкашей оттуда уже выгнали. Они с пьяных глаз затеяли переворот, но дозу не рассчитали. Решили сместить главного редактора, договорившись с гендиректоршей, но забыли, что гендиректоршу они тоже решили сместить. Путч подавили, а путчистов турнули взашей.
– Зря вы уволились, – покраснев, сказала Аня. – Надо было добиваться другой должности.
– Начальственной? – уточнил я.
– Начальственной.
– Начальственные должности тоже не по мне.
– Я вам не верю, – неожиданно твердо заявила Аня. – Вас просто выгнали с работы за пьянство.
– Неправда. За пьянство меня выгнали с другой должности. И, между прочим, с начальственной.
Работал я три месяца главным редактором «Новой газеты в Петербурге». Редактировал пару-тройку местных полос, которые мы вставляли заместо московских.
Скука, скажу вам, смертная. Тексты усыпляли унылой оппозиционностью. Поначалу я читал письма читателей. А потом увидел, что мой редакторский стол прислонен к стене. На стене я провел черту. Сантиметров на десять выше стола. Читательские письма и материалы я складывал под черту. Когда они достигали черты, я выкидывал их в мусорную корзину.
Как-то я пришел на работу с похмелья. В полной, так сказать, недееспособности. И решил почитать газету, которую редактирую. Обычно я читал только питерские полосы, а тут решил почитать всю.
Настроение, и без того паршивое, испортилось окончательно и постепенно приближалось к критическому. Воровство, убийства, злоупотребления властью в такой консистенции, как в «Новой газете», и здорового человека доведут до суицида, чего уж говорить о похмельном неврастенике.
Я дошел до последней полосы. Текст про выпускной вечер.
«Наконец-то, – подумал я, – прочитаю про что-то светлое и радостное. И пусть этот материал плеснет живительный бальзам в мою израненную душу, поскольку в израненное тело я уже плеснул живительного джин-тоника».
Я вспомнил свой выпускной. Ощущение счастья, которое вдыхаешь полной грудью. Искренние благодарности учителям. Клятвы никогда не забывать друг друга. В общем, я вспомнил все. До того момента, как под утро начал блевать с балкона.
Автор материала тоже вспоминала свой выпускной. «Какие надежды роились тогда в наших душах, – восхищалась автор материала. Судя по датам, моя ровесница. – И что вышло? Людка стала проституткой, Серега спился, Сашка четвертый год зону топчет. Вспомнишь выпускной и заплачешь».
– Тьфу, блядь, – сказал я и тоже заплакал, хотя никто из моих одноклассников не спился, не стал проституткой и даже не имеет судимостей.
И я плакал, и пил джин-тоник, и снова плакал, и снова пил, но уже водку. Через неделю мне сообщили, что я уволен. В это время я почему-то находился на даче. Нет, работа в оппозиционном издании не для моей ранимой души.
Глава шестая
Лахденпохья
– Зря, – сказал оператор. – Хорошо быть начальником.
– Я вот в армии сержантом был, – встрял шофер.
– Кто только тебя назначил? – сплюнул Жора.
– Мало ли, – говорю, – кого кем назначают.
Рассказ о том, как трудно быть Наполеоном
Армия – вот место, где сбываются мечты.
Гай Юлий Цезарь мечтал быть первым в Галлии, а не вторым в Риме. А стал первым в Галлии, а потом в Риме. А Наполеон стал первым во Франции, а потом в Европе. А Александр Невский стал первым на Неве, а потом на озере.
Только в армии делаются настоящие карьеры. Сравните Цезаря и Берлускони, Наполеона и Саркози, маршала Гречко и министра Сердюкова.
Но тяжело, скажу вам, даются эти карьеры. И нередко Тулон тут же оборачивается Ватерлоо.
Я в армии не служил. Я был на сборах в Лахденпохью. Готовился стать лейтенантом, а генералом стать вовсе не мечтал.
Хотя я, как и Наполеон, был артиллеристом. Только должность моя звучала несколько иначе – заместитель командира батареи по работе с личным составом. Вроде политрука, только по-современному, по-демократически. Да и на эту должность мне еще выучиться надо было.
На военной кафедре я учился плохо. Экзамены сдавал с восьмого раза. А как их сдашь?
Помнится, был у нас экзамен по устройству пушки. Ну и разных там аксессуаров, к пушке прилагаемых.
– Где, – спрашивает меня подполковник Стружанов, – у снаряда очко?
Я, конечно, удивился. Не думал я, что у снаряда очко имеется. Зачем ему, собственно, очко? Что он через него делает? Но тыркнул указкой вниз. Примерно в то место, где у снаряда было бы очко, будь он человеком.
– Правильно, – говорит подполковник Стружанов.
– Конечно, – говорю, – правильно, я же учил.
Это я, естественно, приврал. Не хватало мне еще анатомию снаряда изучать.
– А где, – не унимается подполковник, – у снаряда сосок?
Тут я совсем скис. Ну очко – это еще куда ни шло, но зачем снаряду сосок-то понадобился?
Я представил снаряд в виде девушки и ткнул куда-то в район груди.
Не попал. Оказывается, сосок у снаряда – это часть очка. Кто бы мог подумать?
Но до сборов я кое-как дотянул. Правда, большим уважением у начальства не пользовался.
Ехали мы на сборы и пили, как водится, водку. Выпил я водки и вышел в тамбур покурить. А там другой подполковник, который Артюхин, курит. Он тоже водки выпил и тоже решил покурить.
– Я, – говорит, – тебя на стрельбы не возьму. Будешь, – говорит, – на кухне картошку чистить.
И взыграла во мне, знаете ли, обида.
– Довольно обидные, – говорю, – ваши слова, товарищ подполковник. Очень обидные. Я, между прочим, физматшколу закончил и могу разлюбую, понимаешь, траекторию снаряда в два счета вычислить.
