Глеб Сташков - Записки купчинского гопника
Подполковник Стружанов сообразил, что к чему.
– Хуевейшую шутку сыграл с тобой коллектив, – сказал он. – Хуевейшую шутку.
Казалось бы, Антоха мог догадаться. Но это только казалось.
Он продолжал ходить в лычках и сиять.
Нашелся один предатель, который рассказал ему правду. Как говорится, лучше горькая, но правда, чем приятная, но ложь. Однако не для всех.
Одурманенный славой, снедаемый честолюбием, Антоха уже не мог взглянуть правде в глаза. Не мог поверить, что его неожиданное возвышение всего лишь глупая и не очень добрая шутка. Мозг отказал Антохе.
– Будем считать, что меня произвели в сержанты юристы, – решил он и остался при лычках.
Юристы действительно проходили сборы вместе с нами. Но они слыхом не слыхивали ни о каком производстве в сержанты. Да и не имели они права присваивать внеочередные воинские звания, хоть факультет у них и блатной.
Мы недоумевали. Шутка неуместно затянулась. Мы подумали, что за самовольное присвоение себе воинского звания Антоху могут отдать под суд военного трибунала. Парня надо было спасать.
Мы приказали нашему командиру Диме перед отбоем скомандовать построение.
– Взвод, смирно! – закричал Дима, когда все собирались отойти ко сну.
Мы вытянулись по струнке.
– Почему во взводе лишний сержант? – наигранно строго спросил Дима.
– Не могу знать, – ответил Резник, скроив тупую и искательную физиономию.
– Исправить недоразумение, – скомандовал Дима.
Мы с Резником взяли заранее припасенные ножницы и торжественно срезали Антохе лычки. Я, впрочем, давился от смеха, чем изрядно подпортил фарс.
Сначала Антоха имел вид ошарашенный, а затем отрешенный. Словно Наполеон, ссылаемый на остров Святой Елены, он стал спокоен и невозмутим. Не метал бисера перед свиньями и не вступал в препирательства с чернью. Дождался конца экзекуции и ушел к юристам.
– Жестоко получилось, – сказал кто-то из нас.
– Очень жестоко, – согласились остальные и решили по этому поводу выпить. Не пропадать же проставе, которую закупил Антоха по случаю своего сержантства.
«Вы подлецы и негодяи», – скажет рассерженный читатель и будет неправ.
Просто в армии – даже на сборах – человек за полдня превращается в заурядное быдло.
В армии можно жить только за счет другого. Если я, скажем, иду в Лахденпохью пить пиво, значит, кто-то за меня трубит в наряде.
«Не каждый человек превращается в быдло, – возразит изрядно надоевший мне читатель. – Если есть нравственный стержень…»
Не буду спорить. Может, у кого-то он и есть, этот нравственный стержень, а у меня не было. У нас в Купчино даже слов таких нет – нравственный стержень. Так что не мешайте мне рассказывать.
Не знаю, чего случилось в других взводах, но в эту ночь все решили выпить. И хорошо выпили. Уверенно.
Мы играли на гитаре и пели песню группы «Чайф» «Ой-йо». Мы, когда выпивали, всегда пели песню группы «Чайф» «Ой-йо». Но тихо. Потому что выпивали мы обычно немного. А в этот раз выпили побольше и пели погромче. А потом и другие взвода подхватили. И пели «Ой-йо». И даже юристы с Антохой пели «Ой-йо», потому что часть проставы Антоха все-таки забрал с собой.
– Ой-йо, никто не услы-ышит, – горланили мы.
Мы ошибались. Нас услышал подполковник Стружанов. Черт дернул его прогуляться перед сном.
Подполковник Стружанов ворвался в казарму и построил всех в коридоре.
Все построились, а Петров с философского не построился. Философ Петров спал пьяненький.
По приказу Стружанова его – прямо на кровати – вынесли в коридор. Он не проснулся.
Подполковник Стружанов гордился своим поставленным командирским голосом. Хвалился, что он мертвого разбудит.
Мертвых он, может, и будил, а бухого философа Петрова не разбудил. Философ Петров безмятежно спал, вгоняя подполковника Стружанова в бешенство.
– Дневального под арест! – скомандовал подполковник. – На гауптвахту! На пять суток!
Дневальным был сержант Миша, друг нашего командира Димы.
– Суши сухари, – сказали мы ему.
– Ребята, – взмолился Миша, – скажите, что я не виноват.
– А кто виноват?
– Вы виноваты, – робко сказал Миша. – Вы же пили.
– Мы пили, а ты не пресек. На то ты и сержант, чтобы пресекать безобразия.
– Как же я мог вам помешать? – резонно спросил Миша.
– Мы с арестантами не разговариваем.
На гауптвахту Миша не попал. В нашей части не было гауптвахты. Гауптвахта была в соседней части. Но в нашей части не было бензина, чтобы доехать до соседней части. Военно-российское разгильдяйство спасло Мишу от арестантской доли.
Но из сержантов его разжаловали.
Так – за одну ночь – мы лишились двух сержантов: одного настоящего и одного самодельного. А меня разжаловали из журналистов. А вы говорите – Наполеон.
Звезда пленительного счастья сияет высоко в небе, а на земле – плац с окурками, портянки и папиросы «Прима».
Не знаю, как уж там Наполеон обставлял свою карьеру, а у нас – куда ни кинь, всюду крах. Честолюбивые помыслы рушатся, и начинанья, взнесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют имя действия. Но тише.
Я в командиры не лез. Мне больше нравилось класть кафель в офицерской столовой. Работенка пыльная, но не трудная. И пожрать нормально дают.
Один-единственный раз я изменил своим убеждениям. Честолюбие в одном месте взыграло. И, разумеется, ничего хорошего из этого не вышло.
Назначили меня и еще одного товарища дежурить на КПП. На контрольно-пропускном пункте, если кто не знает.
– Я буду командиром, а ты моим помощником, – сказал я товарищу.
Товарищ был безответный, он безропотно согласился и нацепил замусоленную повязку с надписью помощник дежурного. А я, соответственно, дежурный.
Пришли на КПП. Мне дали каску и деревянную палку.
– Зачем, – говорю, – мне палка?
– Это дубинка, – отвечает лейтенант.
– Я, – говорю, – не хочу дубинку, дайте мне автомат.
– Ты пьян?
– К сожалению, нет.
– Только попробуй, сука.
Лейтенант вручил нам список с номерами машин. Машины из списка нужно было пускать, а по поводу остальных звонить лейтенанту и выяснять.
Я оглядел конуру:
– У вас тут, смотрю, и телефон есть.
– А то как же, – гордо сказал лейтенант.
– А межгород работает?
– Ты у меня, сука, дошутишься.
– Я просто домой хотел позвонить.
– Тебе, я вижу, заняться нечем?
– В принципе, я собирался почитать.
– Что? – Глаза лейтенанта загорелись. Из восьми лейтенантов в нашей части только один закончил военное училище. Все остальные – университет. Этот был университетский, хоть и ругался сукой.
Я показал ему «Этногенез и биосферу земли» Льва Николаевича Гумилева. Книжку он немедленно конфисковал.
