Георгий Косарев - Сердце прощает
Под местным наркозом, в домашних условиях операция проходила трудно. Боец охал, скрежетал зубами от мучительной боли. Аксинья, как могла, успокаивала Игната, ободряла его и добрым словом, и ласковым взглядом. Удалив часть омертвевшей ткани, наложив несколько внутримышечных швов и старательно стянув кожный покров, Терентий Петрович, казалось, был доволен исходом.
Потянулись дни за днями, а состояние раненого оставалось тяжелым. Целую неделю температура не спадала ниже сорока, он метался, бредил, умоляюще просил доставить к нему сына и дочь.
Терентий Петрович делал все, что было в его силах. Он подумывал о помещении Игната в участковую больницу, но несколько дней назад там обосновалась какая-то вспомогательная служба немецкой армии, и такая возможность для Игната начисто отпала. Терентия Петровича особенно волновали очаги нагноения, появившиеся на отдельных участках раны. На помощь пришла Аксинья. Она наложила на воспалившиеся места чисто промытые листья подорожника и мать-и-мачехи, горячей запаренной сенной трухой прогрела грудь; для ножных ванн применяла теплый настой березовых листьев; напоила Игната какими-то своими заварными травами. Терентий Петрович не мешал ей, мудро рассудив, что теперь, после того как он исчерпал свои лекарственные средства, сердечные старания Аксиньи, у которой муж тоже был на фронте, не могут повредить раненому.
Прошло еще несколько мучительных дней, и температура наконец спала; впервые с момента ранения Игнат спокойно уснул. Через неделю он встал на ноги, сбрил свои остро торчащие усы, жесткую темную щетину на подбородке и на щеках. С этой минуты он стал вынашивать думку об уходе из дома Аксиньи.
- А куда же ты пойдешь-то, Игнат Ермилович? - узнав о его намерениях, спросила Аксинья.
- Да куда-то надо подаваться, - ответил Игнат. - Я и так порядочно здесь задержался на ваших харчах. И долг обязывает меня не прятаться; может быть, пробьюсь через фронт или пойду к партизанам.
Аксинья насупилась и, сунув руки под фартук, туго стянутый вокруг ее талии, стала нервно его теребить.
Игнат посмотрел на нее ласковым благодарным взглядом. "Как за братом ухаживала, добрая, на редкость душевная женщина".
Аксинья, словно читая мысли Игната, произнесла вполголоса:
- Мы-то здесь как-нибудь перебьемся, а вот бойцам-то на фронте да и партизанам, поди, как трудно.
- Да, конечно, доля тяжелая, ничего не скажешь. Вот и не позволяет совесть сидеть так, сложа руки.
- А как идти-то тебе, просто не представляю, - огорченно сказала Аксинья. - Сразу схватят, документов никаких нет. Да и зима на носу, холода пошли.
- А что сделаешь, надо готовиться ко всему, - ответил Игнат.
Было пасмурное осеннее утро. Холодный ветер постукивал ставней, шуршал опавшими листьями в палисаднике. У соседей отрывисто лаял пес, и, как бы поддразнивая его, в разных концах деревни горланили петухи. Проснувшись рано, Игнат прислушивался к этим звукам и думал все о том же: куда податься. Он слышал, как ровными тихими шагами вышла во двор Аксинья. В избе было чисто, уютно. От свеженаколотых сосновых поленьев, брошенных с вечера возле печи, веяло приятным ароматом смолы. Из темного переднего угла сонно посматривали святые угодники, недвижно глядели то ли на Петю, клубком свернувшегося на материнской кровати, то ли на него, Игната, будто притаившегося в узком пролете за печью. От размышлений о своем нынешнем неопределенном положении и необходимости круто менять его он невольно переключился на воспоминания. Они вели Игната то к родному заводу, с которым он сросся сердцем, как с родным домашним очагом; то воскрешали недавние короткие, но ожесточенные бои с фашистами; то возвращали домой, заставляли его мысленно успокаивать Марфу, ласкать любимых своих детей. Игнат повернулся с боку на бок, потом еще и еще раз. Это было первым признаком нарастающего душевного волнения. И действительно, чем больше он думал о своем доме, тем сильнее становилось его беспокойство. Наконец, не выдержав внутреннего напряжения, он поднялся и спустил ноги на пол.
С шумом распахнулась дверь. Запыхавшаяся, позвякивая пустыми ведрами, в избу вбежала Аксинья.
- Беда, Игнат Ермилович, беда!..
- Что такое?
- Немцы идут по домам.
Игната передернуло как от озноба.
- Думал же... С ночи надо было уходить, - сказал он. - Подвел я вас, Аксинья...
Он принялся быстро одеваться в своем закутке.
- Да куда же ты побежишь-то? - чуть не плача произнесла хозяйка. Вся деревня оцеплена, ни входа, ни выхода...
- Дядя Игнат, куда же вы? - проснувшись и соскочив с кровати, спросил Петя.
- Так надо, Петюнчик, - ласково ответил Игнат. - Немцы в деревне...
Петя испуганно заморгал глазами, а затем торопливо натянул на себя рубашку.
Аксинья кинулась в угол, схватила лежавший там красноармейский вещмешок.
- Игнат Ермилович, скорей прячься в подпол. Здесь прямо под кухней насыпана картошка, а там, - указала она рукой к стене, - пусто. Спускай туда матрас и скрывайся.
- Нет, я туда не полезу...
- Не упорствуй, погибнешь!.. - Лицо Аксиньи покрылось лихорадочными пятнами, синие глаза светились тревогой. - Ты погубишь и меня, и Петю, подумай и об этом!
В голосе Аксиньи почудился Игнату скрытый упрек. У него на какое-то мгновенье закружилась голова, заныла рука, словно на ней открылась рана. И тогда, приподняв половицу на кухне, Игнат схватил собранные Аксиньей вещи и бросил их в черный зияющий лаз, откуда пахнуло плесенью и сыростью.
- Скорей, Игнат Ермилович, скорей!..
Игнат, словно прощаясь, долгим взглядом посмотрел в глаза Аксинье и спустился в подпол.
- Спички-то не забудь, возьми, - срывающимся от волнения голосом прокричала Аксинья и, бросив Игнату коробок, прикрыла за ним половицу...
Стуча подковами сапог, в избу ввалились немцы. Как поняла Аксинья, двое с винтовками были рядовыми солдатами; один штатский - мужчина лет сорока в серой клетчатой кепке - вроде переводчика; четвертый, с узкими серебряными погонами, в высокой фуражке.
Офицер прошелся по избе, мельком взглянул на Аксинью, затем на Петю, испуганно прижавшегося к стенке кровати, и что-то сказал по-немецки. Штатский мужчина, пристукнув каблуками, громко спросил:
- Оружие в доме имеется?
- Бог с вами, какое оружие! - оробев, ответила Аксинья. - Зачем оно мне?
- Зачем - я не спрашиваю. Господин капитан желает знать, имеется ли у вас оружие?
- Нет у меня никакого оружия, бог с вами.
Штатский перевел ее слова. Капитан еле заметно усмехнулся и вдруг спросил Аксинью по-русски:
- Где ест твоя муж?
- Не понимаю, о чем он? - растерянно сказала Аксинья, обратившись к мужчине в кепке.
