Юрий Комарницкий - Старший камеры № 75
Я вижу его пьяную ненависть к нам. Он напоминает мне робота-агрессора.
Мы спускаемся в котлован. От беспомощности приходит отчаяние.
Цемента все нет, да и засыпать его в грязную жижу все равно бесполезно. Мы знаем, что этот проклятый горно-обогатительный комбинат строят уже много лет. Его строят по принципу Беломорско-Балтийского канала — на костях. Холодных, голодных, раздетых нас ждет только смерть.
Привезли обед. Идет снег. Столовая — неотапливаемое помещение без крыши — подчеркивает неестественность происходящего. Мы выливаем первое блюдо во второе и за мгновение проглатываем непонятную отвратительную бурду. Если у нас есть воз можность закурить, ощущение сытости продержится около часа.
В течение дня обогреться нам так и не разрешили. Мне становится до конца ясно, что такое Карлаг и почему даже физически закаленные мужики здесь долго не выдерживают… Холод, голод, физические и моральные издевательства убивают людей, как везде и всюду, — запросто!
Такая оголтелая ненависть и жестокость не укладывались в моей, напичканной дешевой пропагандой голове. Мое основное окружение составляли люди, вся жизнь которых была честным трудом. Суть их преступлений сводилась к смехотворным скорее проступкам, чем преступлениям. Привожу уголовные биографии нескольких человек в сокращенном варианте.
1. Чабанный Михаил Иванович: уличив в изменах жену, не выдержал, дал ей несколько пощечин. Согласно заявлениям жены и тещи получил три года общего режима.
2. Степанов Валерий: по спекулятивной цене продавал спиртное. Продал 20 бутылок вина. Получил два года общего режима.
3. Крымов Андрей: пьяным срубил ель в городском парке. Получил три года колонии общего режима.
Голод и холод доводили людей до частичного помешательства. Припоминаю одного бывшего ведущего инженера — Климовицкого Леонида, сидевшего за посредничество во взятке. Однажды я увидел его возле лагерной столовой разговаривающим с самим собой. Я подошел:
— Что, Леньчик, потихоньку начинаешь “гнать гусей”[13]? Здесь все равно не пройдет.
Он пришибленно улыбнулся:
— Нет, я сейчас решил, что когда освобожусь, пойду работать на хлебозавод рабочим — там, кроме хлеба, есть молоко, масло, яйца, — и добавил мечтательно: — Вот это жизнь!!!
Доведенный голодом, человек с высшим образованием, кандидат наук, уже терял человеческий облик.
Припоминаю один смешной, сквозь слезы, разговор, который я подслушал, наблюдая за пожилыми заключенными, спорившими на предмет, кто сколько за один присест может съесть банок сгущенки:
— Я бы запросто съел пять банок, — сказал один.
— Сгущенки? Пять банок?.. — переспросил второй. — Не смеши пи…у, она и так смешная. Дай мне десять банок, я в момент их уделаю.
Под их вздохи я незаметно ушел прочь.
И все-таки, чтобы выжить, пришлось опять, как в тюрьме, заняться художеством в кавычках.
За чай, сигареты и деньги я рисовал пошлые картинки и многое другое. Почему я называю это художеством в кавычках? Вряд ли назовешь искусством рисунки, которые делаются по заказу. Не назовешь искусством и перенесение на майки толстозадых девиц, предназначенных на сувениры. Через «шнырей», обслуживающих комнаты свиданий, и вольнонаемных рабочих барахло обменивалось на чай и деньги.
Похожий на чанкайшиста надзиратель меня не забыл. Однажды я опоздал на обеденную проверку. Перекличку проводил именно «чанкайшист».
Когда я, запыхавшись, встал в строй, он, опираясь на клюку, подошел ко мне. Та же мертвая улыбка, тот же унаследованный от заключенных жаргон:
— А-паз-ды-ва-ешь? Ты че, рожа протокольная, в карцер захотел?
Он подошел ко мне вплотную и неожиданно кулаком ударил меня в лицо. Я свалился на битый кирпич. Рот наполнился кровью.
На этом «чанкайшист» не успокоился… Блеснул сапог, и я почувствовал боль в области живота. Задыхаясь от последовавших частых ударов, я приподнялся, выбрал момент, схватил его за ногу и рванул на себя. Еще через мгновение «чанкайшист» лежал подо мной.
В бешенстве я несколько раз кулаком, словно молотком, ударил его по желтой физиономии. Затем схватил за шею и стал душить. Последнее, что я помню — это его хрип:
— Булат, хр-р-р-р, стреляй!
Очнулся я в санчасти. Хотелось пить… Глаза плохо видели. Как я впоследствии узнал, солдат на вышке стрелять в клубок тел не решился. Второй прапорщик ударил меня рукояткой железной клюки по голове.
Лагерная санчасть являла собой несколько выбеленных комнат с койками вольного образца. «Лечили» в основном витаминами. Пища, как и в лагерной столовой, уходила на откорм свиней. Тем не менее санчасть была заветным местом всех заключенных. Здесь можно было выспаться, отдохнуть от бесконечных проверок. Место в санчасти покупалось. Главврач, татарин по национальности, делал свой бизнес без зазрения совести. Второй врач, женщина, толстая рыжая Тамара, видимо, о клятве Гиппократа никогда и не слышала. Вершина лицемерия и жестокости, осмотр больных она начинала с причитаний:
— Ой, миленький, ты что же, заболел, а? Вот помрешь здесь, а тебе еще жить бы да жить!.. Нам тебя лечить нечем, у нас здесь не больница, — и обычно заканчивала, — …иди, милый, работай, мы тебе симулировать не дадим.
Неожиданно меня в санчасти посетил самый редкий гость в колонии — ее начальник Москалев. Этот человек был вытеснен начальниками по режиму и спецчасти и, как я уже писал, приносил больше вреда, чем пользы. Разговор вначале был обыденным, опять же звучали знакомые слова: «У нас здесь не курорт… Не нужно было совершать преступлений», и т. д.
Но все же под конец он сумел меня «обрадовать».
— Выйдете из санчасти, мы вас вынуждены будем отправить в ШИЗО. Рапорт прапорщика уже есть.
Я ожидал худшего! Сотрясение мозга спасло меня от срока не менее чем в 5–7 лет.
Он ушел, а я, перебарывая частые приступы тошноты, долгое время не мог уснуть.
Разбудил меня шум. В санчасти кричали, хлопали дверями, все куда-то убегали. Сосед по койке, ревматик, равнодушно сказал:
— На трубе от кочегарки кто-то повесился… Если дойдешь, сходи посмотри…
Кочегарка была рядом. Я одел халат и, как был, в тапочках вышел во двор. Жуткая картина: на высоте 8-10 метров болтается человек. Ветер раскачивает тело. Возле кочегарки стоит начальник по режиму, размахивает руками и кричит, отдавая распоряжения:
— У-у-у… ишак… и-и-и… какая дурак! На полгода в БУР посажу! — кричит он, не допуская мысли, что, не дождавшись его наказания, человек может уйти из жизни.
Услужливый заключенный из санчасти быстро, словно юнга, взобрался на трубу. Но вместо того, чтобы попытаться обрезать веревку, придерживая человека, не дать ему упасть, одним махом обрезает веревку. Тело с большой высоты падает на кучу исковер канного металлолома возле кочегарки.
