Юрий Комарницкий - Старший камеры № 75
Никто ни за кого здесь не заступался. Запуганный мужик прикрывал лицо руками, сквозь пальцы просачивалась кровь. Дежурных прапорщиков поблизости не было. Меня толкали со всех сторон. Откуда начиналась очередь, было непонятно. Голодные люди размахивали жестяными мисками, напирали, у многих из мисок пища выплескивалась на окружающих. Таких заключенных из толпы выпроваживали на пинках.
Я вышел из толпы и стал ждать, когда стихнет бешенный водоворот озверелых людей.
Мое внимание привлекла группа заключенных, которые стояли в углу. Это были педерасты из шестой бригады. По лагерным законам они принимали пищу после всех за отдельным столом. Группа насчитывала восемнадцать-двадцать человек. У «отверженных» были безразличные, оплывшие жиром лица. Одеты они были неряшливо, одежда по размеру не подходила. Как, и в тюрьме, к ним запрещалось прикасаться, а также поддерживать любые отношения. Тем не менее подпольная торговля и отношения с педерастами процветали. Выменивались самодельные трубки, шкатулки, хозяйственные сетки, отделанные бахромой.
Когда толпа схлынула, я съел свою похлебку. В похлебке плавали рыбные кости. Пища совершенно не насыщала в условиях постоянного нервного перенапряжения и климатических условий Казахстана. После ужина я отправился в барак. В тусклом свете заключенные небольшими группами сидели на нижних койках. У входа, возле электрической розетки, сидел старый, запуганного вида заключенный, и банку за банкой кипятил воду. Почти не затихали в его адрес крики:
— Кузьма, заварил?!
Кузьма был шнырем — забитое, запуганное существо, затычка во всех делах.
От нечего делать, чтобы отвлечься, я взял лист бумаги и стал рисовать. В основном здесь рисовали обнаженных женщин, змей, тигров, ножи, карты, символику уголовного мира. Я почувствовал, что за моей спиной кто-то стоит.
— О-о-о-о! Да у тебя золотые руки!.. — услышал я слова. А когда оглянулся, увидел, что мой рисунок разглядывают бригадир и его приближенные. — А сможешь нарисовать руку в наручниках с порванной цепью? Чтоб в руке был зажат факел?
Я взял чистый листок бумаги и шариковой ручкой нарисовал желаемый рисунок. Блатные стали охать и ахать. Они не ожидали, что такое «чудо» можно воспроизвести в считанные минуты.
Один из них несколько раз ручкой обвел контуры, а затем отпечатал рисунок на предплечье.
— Колоть можешь?..
Нудный процесс исполнения татуировок мне не нравился.
— Нет… Запартачу, — лаконично ответил я.
Глава 8
Ночь прошла. Наступал мой первый рабочий день в этой богом проклятой исправительно-трудовой колонии общего режима. Почему я назвал колонию проклятой богом? Эта колония являлась и является ни чем иным, как гнойным очагом на господнем теле! Впрочем, она далеко не единственная в этом краю. Читая Антонова-Овсеенко, «Повесть о Матильде и Ларисе», я узнавал «милые сердцу места», несмотря на то, что времена его героев и мое пребывание в Карлаге не совпадали. Был я и в Долинке, которая в данное время является, как бы в насмешку, санитарным лагерем.
Итак, мой первый рабочий день начался. Колонной по пять человек нас ведут на рабочий объект.
Осеннее холодное утро. Солдаты и прапорщики из вольнонаемных охраняют колонну. Солдаты вооружены автоматами. На поводках овчарки.
У прапорщиков в руках клюки-палицы из очень толстой стальной проволоки с изогнутыми рукоятками в виде кольца. Мы, безусловно, предупреждены, что шаг вправо, шаг влево считается за побег и наказывается пулей. Старая песенка… Нам больше хочется жить, чем бежать. Побег бессмыслен и равноценен смерти. Перед глазами простирается бескрайняя жухлая степь.
Иногда колонна теряет ритм. Люди сбиваются в кучу, и чье-либо тело выталкивается из пятерки. В одно из таких нарушений ритма я был стиснут со всех сторон и выброшен из колонны. Прошло всего мгновение, и адская боль электрическим разрядом пронзила мою спину. Когда я оглянулся, увидел улыбающуюся физиономию прапорщика. Широкоскулое желтое лицо самурая… темные очки… гнусная улыбка.
Клюка наизготовку для нового удара. Я успел уклониться, и острие прошло мимо. Мои нервы не выдержали:
— Ты что, подлец, делаешь?! Сказать не можешь?! Козел поганый, гад!.. — выпалил я, не думая о последствиях. Конвоир поравнялся со мной и поднял ствол автомата на уровень моей груди. Но я уже был в колонне, стрелять ему не пришлось.
Солдат прошел вперед. Теперь уже со мной поравнялся прапорщик, который напоминал самурая.
— Так, говоришь, гад?.. Хи-хи-хи… — засмеялся он и, ускорив шаг, пошел вслед за солдатом. Я понял, что нам еще предстоит встретиться.
Потянулись однообразные дни. Осень была короткой и холодной, вскоре на сухую землю выпал первый снег.
Что такое Карлаг и карлаговский заключенный в условиях казахстанских морозов — понять трудно. Поймет только тот, кто все это пережил.
С первых же дней, у нас, новичков, одежда была отнята или украдена своими же заключенными. Когда мы обращались к офицерам за помощью, ответ был односложным: «Ты не на курорте!.. Ищи, где хочешь, а на работу не выйдешь — ШИЗО». У меня украли сапоги. В углу барака, под вешалкой, в куче старья я выбрал дырявые искривленные сапоги.
Лагерная форменная одежда годилась разве что для климатических условий Крыма. Тонкие хлопчатобумажные куртки без воротников, шапки с козырьками немецкого образца, все является ничем иным, как насмешкой в условиях казахстанского климата. В “конверте”, или отстойнике, как называют заключенные карантинную территорию, перед пропускником нас держали иногда по несколько часов. Тело бьет озноб, а голова, продуваемая ветром, начинает нестерпимо болеть.
Проходит еще час, и мы на рабочем объекте. На территории до половины возведенные мрачные корпуса. Крыша отсутствует. Несколько теплушек заняты «блатными», вспомогательной силой подавления, отечественными капо. Нас пятнадцать человек. Мы спускаемся в котлован.
— Сегодня будете заливать фундамент… Делайте опалубку, — говорит бригадир Амангул и уходит с тремя заключенными из «своих» в вагончик.
На дне котлована мерзлая жижа. Чтобы хоть как-то согреться, мы сбиваем под опалубку доски, и уже через тридцать минут наши сапоги разбухают от воды.
Мы поднимаемся на поверхность и возле бетонных балок разжигаем небольшой костер. Появляются два прапорщика, казаха, изрядно навеселе. Они подходят к нашему костру и остервенело его затаптывают:
— Вы что, суки, греться сюда пришли?.. Марш в котлован!
Я вижу его пьяную ненависть к нам. Он напоминает мне робота-агрессора.
